Семья Шумовых

Куда бы я не переехал, за мной повсюду следует семейство Шумовых: отец-дрель, мать-топтунья, ребеночек-со-стальным-шариком.

Будь я журналистом районной газеты «Хорошево-Плохово», то пришел бы к ним для интервью.

ЖУРНАЛИСТ: Наступают выходные деньки. В прошлую субботу в восемь утра вы начали долбить свой пол и по совместительству потолок драматурга Печейкина, храпевшего внизу. Как вам пришла в голову эта идея – шуметь в выходной, как вулкан Эйяфьятлайокудль?

МАТЬ: Да уж, утро наших соседей начинается не с кофе! (Смеется.)

ОТЕЦ: Мы охуели еще накануне, когда в восемь утра начали сверлить блядодырки в бетоне. Что касается идеи…

МАТЬ: Мне показалось, что одного слоновьего топота недостаточно. Я предложила мужу устраивать утреннюю долбежку и сверлеж, чтобы решить сразу несколько проблем. Люди, которые делают ремонт, априори богатые, так как нашли деньги на стройматериалы, априори охуевшие, что немаловажно в наше время глобальных вызовов.

ЖУРНАЛИСТ: Спасибо, а не могли бы вы угомонить своего блядоребенка, который стоит рядом и бросает металлический шарик мне на ногу?

МАТЬ: Конечно. Блядоребенок, бросай шарик, пожалуйста, на паркет, где нет ковра.

ЖУРНАЛИСТ: Скажите, наверное, соседей снизу раздражает ваш ебучий шум?

ОТЕЦ: Конечно, раздражает, иначе в чем смысл издавать столько дерьмовых звуков.

ЖУРНАЛИСТ: Соседи каким-то образом дают понять, что вы им мешаете?

ОТЕЦ: Да нам похуй.

МАТЬ: Если они к нам приходят, то я открываю дверь в халате и с бигудями на башке и говорю: «Мы в своем праве», – и закрываю дверь.

ОТЕЦ: Лицо супруги в такие минуты напоминает коровью лепешку.

ЖУРНАЛИСТ: Скажите, у вашего ремонта есть обозримые сроки?

МАТЬ: Это лишь условно можно назвать ремонтом. У этого процесса есть недостаток – он рано или поздно заканчивается. Поэтому…

ОТЕЦ:…поэтому в настоящее время мы собираем нечто вроде перископа.

ЖУРНАЛИСТ: Перископа?

ОТЕЦ: Это конструкция а-ля загогулина из «Тетриса», только более разветвленная, без зеркал и не может быть ни для чего использована. Мы прихуяриваем ее к полу для непонятно чего.

ЖУРНАЛИСТ: Каковы ваши планы на будущее?

МАТЬ: Завести ебанутую собаку-сраку-рваку.

ОТЕЦ: Она будет шароёбиться по двору без намордника и бросаться на соседей, кто идет с пакетом или без.

МАТЬ: А я буду сидеть на скамейке за полкилометра и орать: «Все потому, что вы с пакетом!»

ЖУРНАЛИСТ: Спасибо за гостеприимство и ответы.

ОТЕЦ. Пожалуйста. Чтоб вы сдохли.

МАТЬ: Импотенции вам.

РЕБЕНОК: Гниения.

Персиковая пена

Стою на кассе, чтобы купить со скидкой шампунь «Хэд энд шолдерз», который придаст моим волосам свежесть ментола. Стою, говорю по телефону и вдруг… ловлю на себе взгляд продавщицы. Взгляд, прямо скажем, недобрый: смесь раздражения, зависти, осуждения и испепеления. За мгновение мой мозг переслушивает собственный разговор. А он такой:

Я: Нет, завтра утром в 11 я не могу.

Собеседник: Почему?

Я: Потому что я ложусь в 3, засыпаю в 5, а просыпаюсь в 12.

С.: А если в 13?

Я: В 13 я могу встретиться, лежа в ванне. Я буду в персиковой пене, если тебя это не смутит.

И в этот момент я ловлю на себе взгляд продавщицы. Она смотрела на меня и как бы говорила: ах, Печейкин, а помнишь ты в «Трех сестрах» про девушку, которая «встает в двенадцать часов дня, потом пьет в постели кофе, потом два часа одевается»?

В общем, от смущения я чуть не забыл накопить бонусы. Я, как и положено русскому интеллигенту, представил, как эта женщина приходит за час до открытия «Пятерочки», включает свет (а за окном еще мгла), подписывает ведомость, надевает пятерочью форму, открывает кассу, пробивает первый шкалик местному алкашу, а в это время где-то нежится придворный драматург Печейкин, который проснется, наполнит ванну, бросит фиалковую соль и капельку пены, вотрет в волосы шампунь, и аромат ментола разнесется по ванной, откроет «Фейсбук» и посмотрит, как там Россия.

Но. Каждый выбирает свою судьбу! Женщина пробивает товар, а драматург – сердца. Сможет ли так вывернуться женщина в конце текста? Не думаю. А я никогда не смогу запомнить код на редис.

Каждому свое. Ах нет, так лучше не заканчивать… Каждому – редис.

Москва vs Питер

Москва возникла вчера. Или даже с утра. А может быть, час назад. У Москвы нет истории, есть только здесь и сейчас. И вечный ремонт.

Но понимаешь это не в Москве. Внутри Москвы вообще ничего понять нельзя. Но стоит только отъехать – и понимаешь все. Тем более если приехал в Санкт-Петербург.

Питер – это, как известно, доппельгангер Москвы. Или наоборот, Москва – Питера. Они зеркало в зеркале. Одно старое и в паутине, другое новое, но разбитое.

Яснее всего Москва просматривается с питерских крыш. Она отсюда вся, как монета на ладони. Только идет спор, орел она или решка.

В Москве все делается для «прохода граждан», потому что если граждане где-то встанут – будет пробка, митинг или торговый центр. В Питере граждане только и делают, что сталкиваются и там же садятся разговаривать.

В Москве граждане поднимаются пешком по эскалатору. В Питере знают, что он вывезет сам.

В Москве все сетевое: барбершопы, магазины, аптеки. В Питере нельзя найти двух одинаковых кошек.

В Москве все красивые. В Питере всего несколько красивых людей, но они прекраснее северного сияния.

В Москве можно упасть на улице и умереть в час пик. В Питере лягут рядом и вместе помолчат.

В Москве можно так умирать целый год – тебя не поднимут, но возьмут интервью. В Питере на тебе, как на гипсе, нарисуют что-то, через год ты превратишься в арт-объект, через десять – из нароста граффити образуется памятник.

В Москве производят события. В Питере их не замечают.

В Москве можно поднять камень с земли, наклеить стикер «Всего 999 рублей» – и его тут же купят. В Питере на земле написаны телефоны девушек, которые знают себе цену, но скрывают ее.

В Москве и Питере все разное, одинаковый только «Сапсан».

И еще в Москве больше людей. Но в Питере считают, что люди все-таки живут в Питере.

Искусство и банкет

Иммерсивные спектакли

Главное, что коронавирус остановил иммерсивные спектакли. Это счастье. Я каждый раз чувствовал себя, как в блядской сауне. Даже хуже. В б-сауне к тебе подходят незнакомые люди, а тут знакомые – но в образе. И тащит тебя друг-артист куда-нибудь за елку и что-то таинственно шепчет. Потом, спрятав, говорит: «Валер, ну как тебе это говно?»

Я дико не люблю спектакли, где нужно что-то решать, где есть какой-то выбор, работа с моим гражданским модусом. Мне нужно так: я тут сижу, вы там играете. Вы делаете все красиво, я тихо сплю. В конце я встаю и кричу: «Браво!»

В этих ваших иммерсивных спектаклях я чувствую себя не как зритель, а как мудак или губернатор. Типа сам решай, что и как делать, каждый видит свой спектакль, говна-пирога. Ребята, я родился в этом мире, чтобы легкой пушинкой скользить по зыби, чтобы вы натирали меня маслом пачули и кормили с руки. Я курьер красоты. Получите ваш заказ.

В мире должен остаться старый добрый театр и старая добрая банька, а между ними дверь. И эта дверь – художник с большой буквы хэ.

Изоизоляция

Вы знаете, NY Times написали про группу «Изоизоляция» российского «Фейсбука», где косплеят известные картины. И это почему-то не рефлексируют «серьезные» креаторы и сообщества. А ведь по этому поводу должны пройти срочные зумы – от Минкульта до феминистских арт-бригад.

Как так случилось, что «Изоизоляция» – не результат «культурной политики», кураторского проекта, а настоящий национальный феномен? Как будто воткнули палку в землю, и она зацвела.