Спустившись в трюм, Сухов прошел к движку, достал кусок бикфордова шнура, присоединил его к выхлопной трубе.

– Считай, – велел он Петрухе и запустил движок баркаса, застучавший громко и наполнивший трюм смрадным, но таким приятным для Сухова запахом горючего.

Шнур от горячего патрубка загорелся, зашипел – Петруха начал считать вслух:

– Один, два, три, четыре… – Он досчитал до сорока двух, пока шнур не сгорел до конца.

Отрезав новый кусок шнура, точно такой же подлине, Сухов повторил эту операцию – шнур сгорел также на счете «сорок два». Убедившись в надежности своего замысла, Федор вытащил из ящика несколько динамитных шашек, затем один конец шнура присоединил к выхлопной трубе, другой – к ящику с динамитом.

– Спрячь получше ящик и шнур, чтоб не было видно, – распорядился он. – И прибери здесь все.

– Теперь пускай плывут себе, – потер руки Петруха. – За кордон собрались! Заведут движок и – через сорок два… как-ак!..

– Это точно, – подтвердил Сухов и полез по трапу на палубу.

Ночь спустилась на Педжент. Четыре огромных факела пылали вокруг педжентского дворца – это Сухов установил на углах площади металлические бочки с керосином и поджег их. Отблески света трепетали, неровно освещая ночные улочки, дома, сверкали в стеклах окошек.

Сухов с крыши музея наблюдал за ночным городком, он был готов к встрече с противником. Особо тщательно он наблюдал за главной улочкой, ведущей от пустыни к городу.

… За дверью с надписью «Общежитие свободных женщин Востока» слышались ритмичные звуки бубна с позваниванием колокольчиков. Окна были глухо занавешены, горела лампа. Женщины сдвинули все койки вместе, раскидали подушки, как хотели, чтобы сидеть на них. Все они были в легких прозрачных шальварах и в коротеньких кофточках. Между шальварами и кофтами оставалась полоска голого живота. Они были нарумянены, насурьмлены, глаза их сверкали.

Одна из красоток играла на маленьком бубне, другая – танцевала на свободном пространстве пола. Женщины лениво меняли позы, но улыбок, смеха не было. Если не считать звуков бубна, стояла полная тишина…

Танцующая красотка вдруг пошатнулась, прижала ладонь ко лбу и, прикрыв глаза, в бессилии опустилась на пол.

– О Аллах! – простонала она. – Умираю, есть хочу!

Все женщины, как по команде, обернулись к Гюльчатай.

– Наш муж забыл нас, еще не узнав… Это его дело, но почему он не дает нам мяса?.. – протянув к Гюльчатай руки, сердито спросила Зарина.

– Когда я была любимой женой Абдуллы, мы каждый день ели мясо! – с презрением глядя на Гюльчатай, сказала Джамиля.

– И даже орехи!..

– И рахат-лукум!..

Они закричали все разом, в упор глядя на Гюльчатай. Гюльчатай сидела, опустив глаза, чувствуя свое полное ничтожество.

– Может быть, она его плохо ласкает?..

– Или ему не нравится, как она одета?..

Гюльчатай подняла глаза, полные слез.

– Мы сами должны ее приготовить!..

– Хозяин больше меня не хочет, – всхлипнула Гюльчатай. – Он решил отдать меня Петрухе…

– Петрухе? – переспросила Лейла. – Это меняет дело. Тогда пусть он назначает новую любимую жену.

– Погоди, – вмешалась Зухра. – Петруха прислал ему калым?

– Не-ет, – жалобно протянула Гюльчатай.

– Тогда не считается. Ты еще остаешься любимой женой.

Женщины окружили Гюльчатай, развязали свои узелки и стали наряжать ее, отдавали свои лучшие одежды, серьги, браслеты, кольца, накрасили по-своему ей глаза, брови…

Разодетая, вся в драгоценностях, Гюльчатай стояла, сияя невозможной красотой, как и полагалось любимой жене хозяина гарема.

– Теперь иди, – сказала бывшая любимая жена Абдуллы. – И не забудь: у нас должно быть завтра мясо!

Отряд Абдуллы расположился на ночлег в балке, у колодца – костров не зажигали, выставили часовых, улеглись прямо на песок, в одеждах.

Абдулла не мог спать; он не спал с тех пор, как похоронил Сашеньку. Он уселся на вершине бархана, скрестив ноги под собой и закрыв глаза. Вновь, в который раз, он представил лицо любимой женщины, ее взгляд, ее улыбку.

Саид тоже не спал, полулежа на песке, в окружении нукеров. Он думал об оставшемся в Педженте Сухове, о смертельней опасности, которая грозит этому русскому, когда Абдулла нагрянет в городок.

Сухов спас ему жизнь, и Саид был готов отдать ему свою. Но тогда оставался не отмщенным Джевдет, и эта мучительная раздвоенность не давала Саиду покоя.

В серьгах, кольцах, браслетах, разодетая и ярко накрашенная, шла Гюльчатай по галерее музея… Проходя мимо Петрухи, спавшего на топчане у входа в обнимку со своей винтовкой, Гюльчатай прикрыла лицо и постояла некоторое время над ним, потом исчезла в темноте.

Сухов продолжал с крыши наблюдать за ночным городом.

Бочки с керосином по-прежнему освещали улочки и дома.

Послышались легкие шаги – Сухов, оглянувшись, насторожился. Рука его легла на кобуру.

В люке чердака появилась Гюльчатай, она откинула чадру и ждала, когда Сухов заговорит с ней.

– Ты зачем пришла? – поинтересовался он, убирая руку с кобуры.

– Я пришла к тебе, господин, – ответила Гюльчатай и, улыбнувшись, приблизилась к Сухову. Лицо ее освещалось сполохами пламени.

– Ты чего это так расфуфырилась? – спросил он строго.

Призывно улыбаясь, Гюльчатай шла к нему, кокетливо пританцовывая.

– Ты чего? – спросил Сухов. – Чего ты?! – прикрикнул он.

Гюльчатай вплотную придвинулась к нему.

– Ты это оставь! – сказал он, оробев: совсем близко увидел ее глаза, губы, сделал шаг назад. – Брось, говорю!

Гюльчатай вновь придвинулась вплотную, спина Сухова уперлась в балку.

– Ты что, спятила? – прошептал он.

Гюльчатай, встав на цыпочки, крепко обняла его и влепила ему в губы поцелуй, потом еще и еще… Затем она опустила руки и застыла перед ним, глядя в пол. Сухов сел на ящик, обхватив голову руками.

– Теперь все… – тихо сказал он и тут же заорал: – Ты что наделала?! – Гюльчатай подняла на него глаза. – Теперь меня надо к стенке!

– Что это «к стенке»? – спросила она.

– Расстрелять, вот что! – крикнул Сухов.

– И я с тобой к стенке, – сказала Гюльчатай. – А как они узнают?

– Что узнают? – застонал он.

– Что я тебя целовала. Разве ты им сам скажешь?

– Нет, – ответил Сухов.

– И я – нет! – Гюльчатай засмеялась.

Он покачал головой.

– А ты вроде ничего девка!.. Ты знаешь, кто ты?

– Да. Я твоя коза.

– Что?!

– Ты сам сказал – мы все твои козы.

Сухов рассмеялся.

Девушка ласково дотронулась до его плеча.

– Господин…

– Опять! – прикрикнул Сухов.

– Ой!.. Товарищ Сухов, это плохо – таранька, таранька!.. Дай твоим женам мясо.

– Что? – удивился он.

– Дай самую плохую барашку… Гюльчатай будет тебя любить.

Сухов качнул головой, усмехнувшись.

– Хм… «барашку»… А где его взять? Каши и той нет, а ты мясо просишь. Одна таранька осталась.

Гюльчатай, продолжая ласково глядеть на Сухова, села ему на колени.

– Опять?.. Ты это оставь, – вновь растерявшись, он попытался отодвинуть ее от себя. – Мы же договорились насчет Петрухи, ну?

– Петруха? – широко улыбнулась Гюльчатай, продолжая сидеть на коленях у Сухова, и быстро погасила улыбку. – Я твоя жена. Разве не правда?

– Моя жена… дома, – с тоской в голосе проговорил Сухов.

– Разве ты не можешь сказать, что Гюльчатай твоя любимая жена?.. Разве она обидится?..

– Что, что?.. – спросил Сухов и, покрутив головой, громко хмыкнул. – Ха! Обидится! – Ему на секунду представилось, что с ним сделает Катя, когда он ей объявит, что с ними поселится еще одна его жена… Снова покачав головой, он начал втолковывать Гюльчатай: – Нам полагается только одна жена… Понятно?.. Одна! На всю жизнь. Бог так велел… Какая бы она ни была – плохая или хорошая. Одна. Понятно?

Гюльчатай удивилась.

– Как же так – одна жена любит, одна жена пищу варит, одна – одежду шьет, одна – детей кормит… И все одна?