– Это секрет, – ответил Ванзаров, но, получив удар по ребрам и взгляд, обещавший гром и молнии, не без удовольствия сдался: – Только вам, Аполлон Григорьевич, потому что никому не расскажете…

– Тот-то же! Сгораю от нетерпения.

– Она заявилась к полковнику Пирамидову прямо в охранку и представилась женой… – тут Ванзаров назвал фамилию, которую принято было называть шепотом.

Лебедев издал рык голодного кота, поймавшего мышку.

– Какая умница, – с почтением проговорил он.

– Какая дерзость, – согласился Ванзаров. – Она заставила полковника привезти из Петропавловской крепости на спиритический сеанс известную вам польку. Что должно было закончиться катастрофой…

– Изумительная! Роскошная! Чудесная! – Лебедев изобразил, что целует кончики пальцев. – И вы не знаете, кто эта редкостная барышня?

– Узнаю, когда познакомлюсь…

Между тем пролетка минула желтую громаду Министерства внутренних дел на набережной Фонтанки и остановилась, не доехав до здания Малого театра[18]. В широком проеме виднелись корпуса Апраксина рынка.

– Приехали, господа, – пробурчал Пяткин, старательно не поворачиваясь.

– Могу задержаться, стоит ли вам ждать, – сказал Ванзаров, вставая с диванчика.

Лебедев подхватил походный саквояж желтой кожи, с которым никогда не расставался, и спрыгнул с пролетки.

– Замешкаетесь, так потороплю… Не сидеть же на морозе… Извозчик, дожидайся. Как вернемся, поедем на Невский к Палкину, ценой не обижу: три рубля за все разъезды, – и Аполлон Григорьевич уверенно пошел к толпе зевак, которую отгонял городовой.

Прежде чем сойти, Ванзаров постучал извозчика по спине. Пяткин глянул из-за поднятого воротника.

– Чего изволите?

– Вот что, любезный, если чего боишься, приходи в сыскную, спросишь Ванзарова, это я. Все как на духу расскажешь, найду способ тебе помочь…

– С чего взяли, господин хороший? – пробормотал Пяткин, глотая сердце в горле.

– Ты от городовых голову воротишь. Приходи, как страх победишь.

Сойдя в утоптанный снег, Ванзаров догнал Лебедева.

Магазин антикварных предметов торговца Морозова находился внутри Апраксина рынка в корпусе Козлова, что располагался между Шмитовым проездом и набережной Фонтанки, невдалеке от Малого театра.

Городовой отдал честь и распахнул дверь магазина. Словно дождавшись, на пороге появился пристав Хомейко. Пристав был в гражданском пальто, потому что не служил в армии, имел чин статского советника, а вид сонный и домашний. Как кот, которого согнали с теплой печи.

– Господин Ванзаров, рад видеть, – сказал он без радости, слепо сощурившись. Но, разглядев, кто рядом с чиновником сыска, подобострастно добавил: – Господин Лебедев, ну зачем же вас побеспокоили…

Хомейко не столько испытывал почтение к великому криминалисту, сколько помнил, как Лебедев выбросил в Фонтанку пристава, посмевшего ему перечить. В столичной полиции Аполлон Григорьевич заработал репутацию безжалостного, вздорного, строптивого и неуправляемого чудовища, без которого нельзя обойтись. Что давало преимущество: дураки в чинах старались держаться от него подальше. Про убийственные никарагуанские сигарки и поминать не стоило.

– Тут купец повесился? – спросил Ванзаров.

Пристав усмехнулся.

– Повесился? В каком-то смысле… Извольте сами взглянуть.

Просмотрев последние записи в историях болезней, доктор Успенский вызвал санитара и попросил привести больного, которого доставили из Обуховской. Как и прочие лечебные заведения столицы, больница Святителя Николая Чудотворца готовилась к бедствию. То есть к праздникам. Их пациенты падали первыми жертвами от обилия выпивки, закусок и чрезмерных развлечений. Больное сознание не выдерживает сильных эмоций и крепких градусов. Новый пациент был первой ласточкой. Болезнь его имела столь редкую форму, что Сергей Николаевич захотел ознакомиться лично, пока больной не попадет к лечащему врачу.

В дверь постучали, Успенский разрешил войти. Санитары вкатили каталку, на которой сидел спеленатый мужчина. Над белым коконом смирительной рубашки, перетянутой ремнями, торчала взлохмаченная шевелюра, будто человека ударило током. Доктор знал, что электричество к пациенту еще не применяли. Вкололи двойную дозу успокоительного. Глаза пациента были мутны, но смотрел он с ненавистью. Успенский попросил санитаров выйти.

– Как себя чувствуете? – он приподнял подбородок больного, разглядывая зрачки и синеватую шишку на лбу.

Тот резко дернул головой.

– Зачем со мной так поступили?

Успенский не стал возбуждать пациента, отодвинулся и мирно скрестил руки.

– В чем же мы провинились перед вами, милейший?

– Прекратите разговаривать со мной как с умалишенным! – пробурчал пациент.

– Ну что вы… Мы просто хотим вам помочь. Немного перенервничали. Устали… Вижу, головой ударились.

– Это неудачный переход… Ничего, я привык… Шишка заживет.

– Не первый раз головой ударяетесь?

Пациент дернулся как бабочка, которой пришло время вылететь из кокона. Ремни держали крепко.

– Не смейте говорить со мной подобным образом!

– Спокойнее, милейший, спокойнее… Поверьте, у меня и мысли нет вас обидеть. Мне важно разобраться, что с вами произошло, найти настоящую причину и помочь вам…

Связанный презрительно хмыкнул.

– Помочь… Помочь мне вы не можете… Вы не понимаете, что случилось…

– Так расскажите, с удовольствием вас выслушаю, – мягко ответил Успенский.

– Я… Я… – признание не давалось бедняге. – Я промахнулся… И опоздал…

– Опоздали на встречу?

– Да, пусть так: на встречу! – вскрикнул больной.

– Ну-ну, тише, – доктор сделал примирительный жест. – С кем была назначена встреча? С дамой или знакомым?

– Вас не касается! – посмел дерзить связанный.

– Как вам будет угодно, не смею настаивать…

– Вы просто не сможете понять… Это выходит за рамки вашего понимания. Что выходит за границы вашего разума – того не существует. А говорящий об этом – сумасшедший. Вы же заранее считаете любую странность бредом. Я прав?

По опыту доктор знал, что больные бывают настолько красноречивы, что хочется им поверить.

– Как бы вы поступили на моем месте?

Его наградили циничной усмешкой.

– На вашем месте я не окажусь. Никогда. Прошу: развяжите и отпустите меня. Это слишком важно.

Чего и следовало ожидать: за разумными аргументами непременно следует попытка побега. Типичная картина. Успенский улыбнулся.

– Допустим, отпущу вас. Куда вы пойдете?

– Куда мне крайне необходимо попасть…

– А точнее?

– Я не могу объяснить… Вы не поймете…

– Что ж, не смею настаивать, – доктор изобразил покорный вздох. – Позвольте узнать: почему в мороз оказались без пальто и шляпы?

– Я спешил… Не рассчитал…

– Спешили. Это бывает. Однако костюм на вас довольно… своеобразный, – сказал доктор, глядя на кокон, под которым мерзло нагое тело. – Вы актер, вероятно?

– Почему так решили?

– В Петербурге редко встретишь господина в таком… веселом клетчатом костюме. Разве только на арене цирка…

Больной издал обиженный звук.

– Обычный костюм, почти новый, – ответил он и вскрикнул, будто опомнился: – О чем тут говорить? Отпустите меня! Прошу вас!

– Сделаю все возможное, – привычно ответил доктор. – Только поясните, как же вы заработали такую роскошную шишку?

– Опять… Ну хорошо… На пути оказалось препятствие… Ударился об него… Оказался ствол елки… Довольно болезненно… Потерял сознание… Так бывает… Довольно часто… При переходе…

– Не заметили елку в лесу?

Несчастный издал рык и попытался броситься, но съехал на каталке. Заглянули санитары. Успенский попросил усадить буйного и обождать. Когда за санитарами закрылась дверь, он виновато покачал головой.

– Прошу простить за неуместную шутку, – искренно сказал он. – Мне чрезвычайно важно понять, что с вами случилось. Давайте начнем с простого… Поясните, пожалуйста, что имеете в виду, когда говорите: переход. Куда переходили?