Да. о псе-то мы совсем забыли. А ведь его тогда не пристрелили, его только заперли в загоне, и с той минуты никто о нем и не вспомнил. До вчерашнего дня. Вчера Амелия услышала тихий вой, доносившийся из парка. Почти неделю пса не кормили.

Намеренно или нет, почем знать. Во всяком случае, Амелия спустилась к нему с тарелкой супа и куском мяса и вывалила все это в его миску.

- Он с такой жадностью набросился на еду, знаешь, как у Джека Лондона упряжные лайки на Аляске...

- Да, да. представляю.

Амелии всегда нужен был пример из ее книжек...

А мне-нет, и в этом заключалось мое преимущество. А недостаток-в том, что я больше понимал в хороших собаках, чем в хороших девушках.

Потом Амелия погладила налакавшегося досыта пса и даже прижалась головой к его морде. При этом взгляд ее случайно упал на одно из окон верхнего этажа-там стоял Донат и наблюдал всю эту сцену. Значит, он обо всем знал: и о том, что собака выла от голода, и о том, что Амелия принесла ей поесть.

А сегодня, ближе к вечеру, Донат появился в загоне и так пнул пса сапогом в живот, что тот завопил. Завопил, как...

- Как человек, понимаешь, совсем как человек!

Амелия потащила к окну мать. Но Карла фон Камеке отнеслась ко всему этому удивительно безразлично. Мол, Донат понимает в собаках наверняка больше их обеих: "Может, он хочет ее наказать или проучить".

И лишь когда вой перешел в предсмертный хрип, она велела Амелии спуститься в парк, чтобы Донат ее увидел.

Амелия накинула на плечи шаль, потом надела еще и пальто и шапку-только чтобы успокоиться. Она вышла в парк и направилась к Донату: он все еще стоял в загоне и, заметив ее, сокрушенно покачал головой-до чего, мол. никчемное животное.

Она остановилась в нерешительности, а потом, зажав уши руками, сломя голову бросилась прочь и вот она здесь.

Я поцеловал Амелию. Она вернула мне поцелуй, да такой трогательный и нежный!

Не иначе как вычитала eго из французских романов: ведь только у французов, как однажды заметила мать, "в этих делах ни стыда, ни совести нет".

Мне лично французы явно пришлись по душе. Я уже совсем было вошел во вкус и чуть было сам не офранцузился, как вдруг резкая боль сдавила мне горло; Амелия рывком высвободилась из моих объятий и, отскочив в сторону, крикнула:

- Он не собаку бил. Он тебя бил!

Лицо мое запылало от бешенства, словно но нему полоснули плеткой. У меня бы просто язык не повернулся произнести это, тем более в такую минуту, когда я вообще ни о чем постороннем и думать-то не мог. Воображение разыгралось и рисовало мне злачные места ночного Парижа, а она все испортила этим Донатом.

Я обтер губы и заявил, стараясь держаться как можно развязнее:

- Почему же ты не кинулась туда и не выгнала ею в три шеи?

- Кого? -переспросила она.

- Кого-кого, Доната!

Полумаешь, что за птица. Нечего с ним миндальничать. Если он бил меня. а не собаку. как она сказала, почему же она не кинулась туда и не срезала его: "Вы уволены.

убирайтесь!"

Или еще как-нибудь. Ей лучше знать, как такие вещи делаются.

- Не могла.

- Это почему же?

- Ничего-то ты не знаешь!

В Хоенгёрзе эта отговорка была самой ходовой. Мол, не знаешь, не суйся.

И впрямь, что я знал?

Разве я знал, что и Амелия, и ее мать боятся Доната как огня? Что он однажды ночью пробрался в одних носках в комнату матери и рылся у нее в комоде-искал русские письма? И что Амелия застала его за этим занятием? Ничегошеньки я обо всем этом не знал!

- Мама ни о чем не догадалась. Да она и не хочет догадываться. Поэтому я взяла письма, обвязала их бечевкой и бросила в пруд. Ведь это я сделала, к твоему сведению.

Так это она сделала.

Ну и перепугалась же она потом, когда письма всплыли! Тогда-то мы с ней и познакомились.

- В те дни он уже был уверен, что завладеет имением.

- Кто "он"?!

- Господи, да Донат же!

Дело в том, что Донат знал толк в хозяйстве и заправлял всем в имении; в его дела давно никто не вмешивался, в том числе и Карла фон Камеке.

- Мне кажется, что маму он совсем зажал в кулак.

Вон оно что. А тут еще такой случай!

- Мы обе чудом не попали в гестапо.

Она засмеялась. На их счастье, в дело вмешался отец. Но самое забавное:

- Письма-то были вовсе не коммунистические. А просто любовные. Ничего такого в них не было.

Я кивнул и вспомнил намеки своей матери по поводу этих писем.

- А что, коммунисты и большевики...

Это, наверное, одно и то же? - хотелось мне выяснить напоследок.

- Да, - ответила она, но думав. - Пожалуй, да.

- Почему же он идет в загон и избивает пса?

Вопрос не из легких. Она прислонилась затылком к старой каменной ограде и вздохнула. Потом этот быстрый смущенный взгляд искоса. Ей явно хотелось, чтобы я сам догадался. Но я не догадался.

Не нравилось мне все это. И я заклокотал:

- Кто вообще главный в имении? Ты или он?

Но она лишь тоскливо подняла глаза к небу. Если гак пойдет и дальше, подумал я, Донат в конце концов меня самого запрет в за1 оне, а Амелия будет ночью тайком приносить мне тарелку супа.

- Размазня.

Иначе и не назовешь.

Она вздрогнула и выпрямилась во весь рост.

- Ты и впрямь этого хочешь?

- Чего?

- Чтобы я была госпожой?

А почему бы и нет? Она сама себе госпожа и принадлежит только мне, и мы ни от кого не зависим.

Она прочла мои мысли по глазам.

- Ты еще совсем птенец! И, с улыбкой отступив на шаг, стала в позу п промолвила: - Проявите же широту. Дона г. дайте матери этого молодо! о человека мешок картошки. Донат, удались ли нынешний год пропашные? О, все уже подсчитано! Донат, велите заложить коляску, я хочу прокатиться. С Юргеном Зибушем. В лиственничный лес. Нет, не иод вечер, а в полдень!

Вот беда-то, мне было совсем не смешно.

Не доходил до меня этот юмор.

- Что я. недостоин тебя, что ли? - спросил я.

- А дальше что? спросила она.

Но понял я ее вопрос, к сожалению, лишь намного позже. Слишком поздно я его понял

А в тот раз я не понял ни слова и смотрел на нее как на глупую, к тому же еще и вздорную девчонку, которой хочется настоящей любви, но только тайком.

- Баранья моя башка! - воскликнул я и хлопнул себя ладонью по лбу.