– Именно так! – тряхнув головой, вслух произносит Караев.

Инна решила, что он одобряет её план, и вся засветившись, порывисто прильнула к нему.

– Неправда ли, будет здорово?.. Я всё продумала. Ты согласен, Мика? – заглядывая в отсутствующие глаза мужа, спрашивает она.

– Делай, как знаешь… Мне надо работать. Я всё должен записать, – говорит он, отводя от себя её руки.

– Умница! – хвалит она. – Конечно же, нужна статья. Обстоятельная, аргументированная.

– Да, да. Разумеется, – уходя к себе в комнату, рассеяно пробормотал Караев.

Такого мощного прилива сил и необузданного желания работать, такой лёгкости мысли, возникающих в нём сами по себе и сами по себе складывающихся во фразы, обороты и, укладывающиеся в целые абзацы, он не испытывал, пожалуй, со студенческих лет. Он бил и бил по клавишам машинки до самого рассвета. Потом часа на три заснул и, быстро ополоснувшись, снова ринулся к столу. Инна буквально силой вытаскивала его из-за машинки, заставляя что-нибудь поесть. Он заглатывал в себя, не глядя, что она ему подавала, и вновь спешил к себе в комнату....

Лишь под утро третьих суток Караев, держа в обеих руках, как драгоценность, внушительную кипу бумаг, пошатываясь, вошёл к спящей жене.

Растолкав её, Караев блаженно улыбнулся:

– Я закончил.

– Что закончил? – спросонок прохрипела она и, заметив в его руках охапку листов, испещрённых машинописным текстом, облегчённо вздохнула и, вдруг, расхохоталась:

– Боже! Да ты знаешь, на кого похож?

– На кого?

– На сексуального маньяка.

– Может быть… Мне всё равно… Я, Инночка, закончил…

И тут силы оставили его. Он рухнул поперёк кровати прямо на ноги жены. Ей стоило больших трудов уложить его на подушки.

Ничего страшного не случилось. Мика спал мертвецким сном.

Проснулся Караев утром следующего дня. Его разбудил душистый запах заваренного кофе. К окну прильнула младенческая мордашка народившегося дня. С синими-синими на весь мир глазами. В форточку тёк свежий поток его волшебного дыхания. Он ласково гладил ему лицо и теребил волосы…

– Хорошо, – сказал он, потягиваясь и, вспомнив о том, что работа, которую он делал, завершена, с ещё большим наслаждением вобрал в себя рассветного воздуха, смешанного с золотом восходящего солнца и дурманом ароматного кофе. Лукаво улыбнувшись, Караев крикнул:

– Кофе в постель!

Паузы между тем, как он это выкрикнул, и появлением Инны, казалось бы, не было. Она объявилась в комнате, как привидение. И вся светилась.

И солнцем, вдруг сразу вспыхнувшим в комнате, и счастливыми глазами.

– Доброе утро, мой гений, – поцеловав его, прошептала она.

– Приятно слышать, – чмокая от удовольствия губами, отозвался он.

– Я прочла написанное тобой… Потрясающе!

– Знаю, – изобразив самодовольную мину, небрежно бросил Караев, а затем, по-детски задрыгав ногами, проканючил:

– Хочу кофею…

– Вставайте, сударь! Вас ждут великие дела! – строго потребовала жена, направляясь в сторону кухни.

Караев со всей силой, открытой ладонью стукнул по матрацу.

– Наконец-таки! Научил!

Инна отреагировала в одно мгновение:

– Я это помнила всегда! – воскликнула она. – Почти двести лет. С тех самых пор, когда один честолюбец заставлял свою женщину будить себя именно такими словами. Женщиной той, конечно, была я, а вот мужчина на тебя нисколько не походил…

– Неужели?! – удивился он.

– Ты, несомненно, лучше. Хотя бы потому, что ты живой. Да ещё и гений. Один на всё человечество.

– Это мне больше нравится, – выкинув из-под одеяла ноги, произнёс он.

Последние слова его прозвучали без особого воодушевления. И вообще не потому, что они прозвучали в пустой комнате и никто их не слышал. Просто, мысли его, сами собой, переключились на другое. На самое важное. На написанное им в эти дни. Караев по памяти пролистал всю, напечатанную им в один присест, монографию в почти две сотни страниц.

Поразительная эта штука – мозг, невольно подивился он. Любому компьютеру даст фору . А в нём всего-то под два килограмма желеобразной массы.

Вот это действительно творение. И придумавший его – Сверхгений. С умом нечеловеческим. Не то что он и, иже с ним, которые пыжатся, открывая нечто эдакое, из рук вон, а потом выходит, что обнаруженное и, провозглашённое им, открытием всех времён и народов – ничтожная из деталек, составляющих, искусно сотворённое бытие человека, его природную среду обитания и сложнейшую конструкцию Мироздания.

Выходит, разум любого доморощенного гения и, вообще, всякой мыслящей твари, работает не на открытие как таковое, а на раскрытие тайны того, каким образом, зачем, из чего и как, тем сверхгениальным Изобретателем, делалась такая простая и такая таинственная штука, как Жизнь.

Блажен тот, чьему разуму ровным счетом наплевать, из чего сделан он сам и всё вокруг. А вот ему, Караеву, не наплевать. Ни за какие сокровища мира он не захотел бы такого блаженства. Его мозг жить не может иначе, чтобы не копаться и не изнывать, пока не докопается. Стало быть, в тот «студень»– компьютер, помещённый в его черепушку, тот Неземной гений, как в насмешку, закинул программу, которую, хочет того или нет, он-таки выполнит. Никуда не денется. Несмотря на то, что потом, выхваченная и, воплощённая им в предметность идея, будет обречена на беспомощность и беззащитность… Ведь в сравнении с той, непостижимо эпической, картиной, выполненной тем Неземным, его работа будет выглядеть непроизвольно сделанным штрихом. А в то ли место он, Караев, мазнул, по стоящему, перед ним, холсту? Или не в то? Знать этого Караеву не дано. Остаётся надеяться на то, что Ему видней. Во всяком случае, Он единственный, кто знает наверняка – то ли, что Ему нужно, сделала Его биомеханическая игрушка наречённая такими же игрушками Микаилом Караевым?

Как бы там ни было, на свежую голову, не заглядывая в монографию, профессор уже видел её слабые места. Отпив кофе и зажмурившись от удовольствия, он сказал:

– Монография, Инночка, ещё очень сырая и слабоватенькая…

– Да и ни к чёрту не годится! – в тон ему, с подчёркнутой ядовитостью подхватывает она. – Я прочла. Заурядный дипломный проект. Бесцветный рефератик полоумного студента.

Микаил высоко вскинул брови. Раскалённые гневом глаза жены, готовы были сжечь его дотла.

– Ещё скажи, – презрительно процедила она, – что ты бездарь, тупица и никчемная тварь…

– Да, тварь, – подхватил Караев. – Тварь, которая ещё сама не поняла, что она открыла. С чем соприкоснулась? И какое отношение оно имеет к психиатрии? А возможно, значимость её лежит в плоскости иных сфер науки. И наконец, всё происшедшее вчера, может статься каверзной случайностью.

– Дорогой, кто говорит, что надо поставить точку на экспериментах и не надо чистить монографию? – понимающе усмехается Инна.

– Вот-вот – соглашается он. – Мне нужно испробовать аппарат на больных. А без конкретных результатов – излечил и сколько – монография голая.

– Поэтому, – профессор резко повернулся к ней, – необходима обратная связь. Нужно, чтобы больной, ставший под контур, мог передавать сюда, на монитор, объективную и вразумительную картину того, что он видит.

– Что-то всё-таки можно придумать?.

– Можно, конечно, – раздумчиво отзывается он.

– Так в чём же дело, Мика?!

Караев расхохотался.

– Помимо того, что такую штуковину надо придумать, её ещё надо будет собрать. А для этого мне потребуется одна существенная малость… Деньги! Будь они прокляты.

– Ты их получишь, милый! – с уверенностью выпалила она и, спохватившись, прибавила:

– У тебя есть время.

– Что значит «есть время»? – подозрительно спросил он.

– Пока ты терзал машинку, а потом отсыпался, я занялась настоящим делом…

Инна протянула ему, поблескивающий глянцем, прямоугольной формы картон. По диагонали этого раскладывающегося книжечкой изящного прямоугольника блеклыми, но достаточно чёткими буквами было написано: «Образец». По середине лицевой стороны, печатник оттиснул слово – «Приглашение». Внутри. по обеим сторонам, исполненный строгим набором курсива, на азербайджанском и русском языках, разместился относительно лаконичный текст: