— И что будет дальше? Как же мы ему заменим эту дуру?

— Никто ничего ему не заменит, — угрюмо ответил Мухо. — Выпишем сейчас в нашем сервисе компрессор. Вечером съездим к этому толстому, и, если дело и впрямь в компрессоре, завтра выкупим его и заменим. Вот и все.

— Но он ведь не хочет менять, — напомнил Леха.

— Плевать на него, — отмахнулся Рома, доставая бланк заказа на запчасти. — В крайнем случае, наймем «газон», заберем у него эту бандуру, отвезем в соседний двор, заменим компрессор, запакуем в картон и привезем обратно ему. Как новый. Пусть докажет, что это тот же шкаф.

— Ага, — кивнул успокоенный Леха. — А сколько стоит компрессор?

— Полторы штуки. Я сейчас заплачу наш последний куш и своих добавлю, а ты мне отдашь со следующей сделки. Что ж, потеряем по семь с половиной сотен. Наверстаем еще...

Леха вздохнул с облегчением, что потери оказались не столь фатальными. Рома поздравил себя с удачей: новый компрессор он купит всего за девятьсот, а старый, сломанный сдаст минимум за четыреста. Так что он даже заработает на этом печальном инциденте и лопоухости своего земляка. А что такого? Кто все придумал? Кто торговался и еще будет торговаться с толстяком? То-то.

Зарю кооперации Челышев проспал. Не в буквальном, конечно, смысле. В те дни, когда страну взбудоражил эпохальный закон, он по-прежнему вставал в шесть, делал за-)ядку, гулял с собакой, а на обратном пути доставал из ящика свежую газету, чтобы внимательнейшим образом изучить ее. Так что о новом курсе партии и правительства Петр Владимирович был наслышан и начитан. Другое дело, что, как и все его сослуживцы, он весьма скептически относился к этой «второй волне нэпа». Как и коллеги-инженеры, Петр Владимирович, упиваясь собственным остроумием и гордясь знанием уроков истории, отпускал двусмысленные шуточки по поводу того, чем закончится для повылезших из подполья предпринимателей, цеховиков и фермеров этот короткий золотой век.

— Перепишут всех и отправят лес валить с конфискацией имущества. Так ведь и ОБХСС работы меньше: не искать, не шарить — все на виду, — пророчествовал он с умным видом в курилке, соскребая с языка выкрошивающийся из «Астры» табак.

Всем отделом изучали они опубликованные в газетах ставки налогов и приходили в необъяснимый и непередаваемый восторг от непомерности сумм, которые горемыки кооператоры должны были выплачивать родному государству.

Петр Владимирович следил за развитием событий с тем завистливо-гадостным чувством, с каким следит обыватель за взлетом соседа: на лице старательно изображено сочувствие, а губы шепчут беззвучно: «Падай! Падай! Ну, падай же!» Каждый день, открывая утреннюю газету, Челышев жадно искал сообщения о новом повороте партийной линии, разоблачениях, арестах. Времена, конечно, наступили не те, чтобы изобличать и арестовывать, но невмоготу становилось молодому инженеру с окладом сто сорок наблюдать, как крепнут и обрастают новыми побегами ростки сытой и «упакованной», болезненно чуждой советскому человеку жизни. Не могло, не должно было это безобразие продолжаться вечно.

Вполне можно было смириться с тем, что где-то там, за неким «бугром», недобитые (пока) буржуи пьют виски и время от времени факт пития находит отражение в зарубежных фильмах, а факт существования чайно-золотистого напитка подтверждается пустой бутылкой, возвышающейся на чьей-нибудь кухне с видом столь самодостаточным и важным, словно это не заурядная стеклотара, а как минимум подлинник Родена с дарственной надписью хозяину дома от скульптора. Еще недавно все находились примерно в равных условиях, и это значительно облегчало жизнь. Но теперь все изменилось. Теперь, выводя по утрам собаку, Петр Владимирович имел возможность лицезреть бутылки из-под диковинных заморских напитков возле мусоропровода, — этажом ниже поселился один из не в меру удачливых кооператоров, поймавший за хвост свою Синюю Птицу и стремящийся, пользуясь моментом, надергать из ее хвоста возможно больше перьев. Увидев в первый раз знаменитую квадратную емкость с человечком, приветливо поднимающим цилиндр, на этикетке, Петр Владимирович едва не бросился к ней, чтобы завладеть раритетным сосудом, занимавшим почетное место в серванте его начальника отдела. Едва не бросился, но успел осадить свой плебейский порыв. Докатился, дядя Петя! Инженер-конструктор бутылки по помойкам собирает!

И так стало больно и обидно за себя, за державу и за деда-ревматроса, что после этого случая Челышев возненавидел доморощенных капиталистов с удвоенной силой. С удвоенным тщанием искал он теперь меж газетных строк надвигающийся кооперативный катаклизм. Вдвое больше яда вкладывал он в едкие остроты на эту тему.

Предпринимательское движение между тем набирало силу, иномарок на улицах стало не меньше, чем «Жигулей», а полки магазинов начали почему-то пустеть. Жизнь дорожала, а зарплата инженера оставляла желать все лучшего и лучшего. И как-то незаметно, в обход классовой ненависти, начало одолевать желание тоже «замутить» что-нибудь эдакое, чтобы попить виски, сменить наконец костюм и красивым жестом подарить девушке огромный букет роз.

Девушка, кстати, у Петра Владимировича была как раз из семьи «классовых врагов». Отец Галины шуровал огромными суммами, отправляя куда-то вагон рейтуз, встречая грузовики с коврами, перекупая и перепродавая все, что можно найти и продать. Так что Галина хоть и не выросла на икре и ананасах, но запросы ее уже двинулись по шкале от комсомолки-спортсменки к девушке из высшего общества. Бюджет инженера Челышева подобным запросам не соответствовал.

Мужское самолюбие мешало выбрать один из двух разумных путей: объясниться с подругой или, на худой конец, расстаться с ней. Ни один павлин не откажется от своего хвоста, и Петр Челышев продолжал дарить цветы, приглашать даму сердца в кафе и подвозить ее домой на такси. Все оставшееся время уходило на поиск денег. А где прикажете искать их инженеру, корячащемуся по специальности? Курсовые, проекты и просто часы с твердолобыми абитуриентами: формулы, леммы, эпюры, моменты сил... Увы, только в прежние времена на репетиторстве можно было если не въехать в рай, то уж кушать масло, а не маргарин.

К тому моменту, когда несостоятельность Петровых потуг стала очевидной, Петр порядком выбился из сил и ждал только повода для капитуляции и отступления с рубежей своих моральных устоев. Отступил он с этих рубежей на заранее подготовленную позицию: должность грузчика в ближайшем овощном магазине.

Месяц-другой он еще пытался усидеть на двух стульях, появляясь в институте в дни, когда разгружать было просто нечего. Потом махнул рукой и написал «за свой счет». На полгода.

Освобожденные от задач отдела мозги начали анализ новой реальности. В результате родились кое-какие мыслишки, потом идеи. Что бы вы думали? Челышев пошел вверх. Бригадир грузчиков, кладовщик, товаровед, завсекцией. Двух месяцев не проходило, чтобы бывший инженер не поднимался еще на ступеньку. Вот только оценить свой взлет, увидеть и урвать свою практическую выгоду ему было не дано: думать Петр Владимирович умел, а воровать — нет.

Вскоре после первого путча Челышев покинул магазин и пустился в автономное коммерческое плавание. Волна приватизации вынесла ему собственный магазинчик, где он и засел основательно.

Отношения с Галиной, несколько поостывшие на этапе подъема от грузчика и выше, снова разогрелись и оформились законным браком.

Цель вроде бы была достигнута, но не все сложилось ладно. Всю малину портил тесть. Не бог весть какой козырь, Галин папаша поглядывал на зятька с оскорбительного высока. Самое обидное, что особых оснований к тому не усматривалось.

Виктор Степанович был таким же торговцем. Ну, магазинов у него имелось три, да побольше и побогаче; ну, знал он кое-кого в относительно высоких инстанциях. Так и начинал Виктор Степанович еще в восьмидесятом с олимпийского буфета, и за спиной у него не МИСиС, а «пищик». Но в целом Челышев считал его ягодой с того же поля. Покрупней, посочнее, но с той же грядки.