Низрин открыла и закрыла рот, судя по ее виду, она никак не могла найти подходящий ответ, но наконец сказала:

– Он жив.

Ответ был не очень обнадеживающий. Манижа и без того знала, что он живой. Гассан не мог пойти на такой риск – убить его единственного Нахида в ее отсутствие. Но было много чего другого, что он мог сделать с Рустамом.

– Моя госпожа, вам нужна помощь, – настаивала Низрин. – Позвольте я отведу вас в хамам.

Манижа сильнее прижала кулак к животу. В этот момент она не была уверена, что сможет дойти до хамама, уже не говоря о том, чтобы помыть себя, не потеряв сознания. Но главное, все станет понятно, как только она разденется.

Она поймала взгляд Низрин. Ее помощница, самая близкая к тому, кого можно назвать другом. Но еще важнее, что Низрин скорее умерла бы, чем предала бы ее. Она размышляла еще секунду, а потом тяжело оперлась на протянутую руку.

– Никто, кроме тебя, не должен меня видеть, – пробормотала Манижа. – Когда мы придем в хамам, позаботься, чтобы там больше никого не было. И забаррикадируй дверь, когда мы войдем.

– Забаррикадировать дверь?

– Да. Мне понадобится твоя помощь, моя дорогая. Но твое молчание для меня еще важнее.

МАНИЖА НЕ ЛИШИЛАСЬ СОЗНАНИЯ В ВАННЕ, хотя пребывала в таком смятении, что вполне могла. Время тянулось в тумане пара и горячей воды, в запахах мыла и старой крови. Низрин была заботлива и спокойна. Мгновение колебания возникло, когда она сняла с Манижи пыльную одежду, но, начав работать, она снова обрела свою всегдашнюю уверенность. По мере того как она отмывала и скребла Манижу, вода становилась уродливо серой, а Манижа, вероятно, плакала, но слезы вместе с мыльной пеной стекали с ее лица, так что она не была уверена, плачет она или нет. Да и не заботило это ее.

Но, когда она легла в свою постель, тяжелый сон сразу сморил ее, а пробудившись, увидела, что в комнате стояла темнота, свет исходил только от ее алтаря огня и маленькой лампадки, стоявшей у ее кровати.

Она была не одна в комнате; ее нахидское чутье по сердцебиению и дыханию определяли присутствие другого человека с такой точностью, как если бы она видела его своими глазами. Манижа, сбитая с толку, попыталась сесть, но только разбудила прежнюю боль в животе.

– Все в порядке, – заверил ее тихий голос. – Это всего лишь я.

– Рустам? – Манижа моргнула. Брат вернулся к ней неясными очертаниями – такими же, как у нее, черными глазами и яркой белизной его вуали.

– В данный момент Бага Нахид, – сказал Рустам. Он подоткнул еще одну подушку ей под голову и поднес дурно пахнущую чашку к ее губам. – Выпей.

Манижа подчинилась. Когда Рустам из Нахид лично заваривал тебе зелье, пить следовало, не задавая вопросов. Облегчение наступило почти мгновенно, и Манижа даже поперхнулась. Ее боли, отеки по всему телу, пульсации в голове – все это тут же прошло.

– Да благословит тебя создатель, – хриплым голосом сказала она.

Она выпила еще одну предложенную им чашку, но отрицательно покачала головой, когда он предложил ей маленькое блюдечко с нарезанным фруктом и простой хлеб.

– Я не голодна.

– Тебе нужно поесть, Ману. Ты ослабела телом. – Рустам потянулся к ее руке.

Манижа отдернула свою руку, прежде чем он успел к ней прикоснуться. Глаза его, как и всегда, были опущены. Рустам теперь редко смотрел в глаза кому-либо, а когда все же смотрел, то изо всех сил старался не отводить взгляда.

– Может быть, у меня нет твоих талантов, сестра, – снова заговорил он, – но я такой же Нахид, как и ты. Мне не нужно прикасаться к твоей руке, чтобы знать, что с тобой случилось.

И снова слезы обожгли ее глаза. Манижа не плакала много лет до рождения Джамшида.

– Ничего со мной не случилось. Я в порядке. Просто путешествие было тяжелым.

– Манижа…

– Путешествие было тяжелым, – повторила она свирепым голосом. – Ты меня понимаешь? И говорить тут не о чем. И знать тут нечего. Тебя никто не сможет обвинить в том, чего ты не знаешь.

– Мы с тобой оба знаем, что это не так. – Рустам щелкнул пальцами, и лампадка загорелась ярче, в комнате стало светлее, а по стенам запрыгали дикие тени. – Не носи это бремя в одиночестве. Это тяжело. Нести такое бремя.

– Мне не о чем тебе рассказать.

– Нет, есть! Ты не можешь исчезнуть на год и вернуться после…

Вся комната вздрогнула. Волна тепла накрыла их, пламя в алтаре огня воспарило ввысь, обожгло потолок, отчего трюки Рустама стали похожи на детские игры.

– Если ты продолжишь это предложение, то больше никогда не заговоришь, – предупредила она его. – Ты меня понимаешь?

Рустам выхватил пустую чашку из ее руки, его трясло. Его руки дрожали, когда ему было страшно – он не мог контролировать этот свой недуг, который год от года только усиливался. В присутствии Гассана он ничего не мог взять в руки, потому что его начинало трясти, а когда им приходилось появляться на каких-то публичных торжествах, он с помощью Манижи обвязывал себе запястья веревками, на свободно болтающихся концах которых было накручено несколько узлов, чтобы он мог ухватить их и таким образом контролировать себя.

А теперь дрожь у него вызвала Манижа. У нее не осталось выбора – глупо было с его стороны говорить открыто, так как у Гассана повсюду были глаза и уши… Но волна раскаяния тут же нахлынула на нее.

– Рустам, прости меня. Я только…

– Я понимаю, – резко сказал он. – Твои угрозы уже и есть ответ. – Он сжал и разжал кулаки, потом положил руки на колени, пытаясь обрести контроль над собой. – Я ненавижу это, – прошептал он. – Я их ненавижу. Ненавижу, что даже спросить у тебя не могу…

– Я знаю. – И теперь она взяла его за руку. – Можно я тебе задам вопрос?

– Конечно.

– Ты можешь добавить в свои молитвы то, о чем я не могу тебе сказать?

Рустам поднял взгляд на нее:

– Каждый день, сестра.

От той искренности, которую Манижа видела в его глазах, ей становилось только хуже. Она хотела сказать ему. Хотелось, чтобы он забрался к ней под одеяло, как это было в детстве, когда им хотелось плакать. Ей хотелось, чтобы кто-то другой из рода Нахид сказал ей, что все будет хорошо. Что Гассан падет, а она снова увидит сына. Что они отменят колдовство, совершенное ею, и вернутся в Дэвабад, где станут править вместе, как того заслуживает их семья.

Но ее младший брат выглядел ужасно. Рустама немного трясло, его бледное лицо приобрело желтоватую окраску. Синяки у него под глазами проявились так ярко, что казалось, будто его побили, к тому же он заметно похудел. Остальных частей его лица она не видела. Рустам так редко снимал свою вуаль, ей даже иногда приходилось напоминать ему, что, когда они вдвоем, он вполне может позволить себе это, и Манижа знала: дело тут вовсе не в благочестии. Он ушел в себя, чтобы спасти их жизни в Дэвабаде, отступал за любую стену, какая попадалась, уходил туда, где никто не мог к нему прикоснуться.

Одних только этих синяков вполне хватило бы, чтобы написать картину о страданиях ее брата в течение того года, пока она отсутствовала. Других свидетельств и не требовалось. Кости Рустама срослись, после того как головорезы Гассана поломали их, как затянулись раны, оставленные кнутом, и кислотные ожоги. Гассан никогда Манижу и пальцем не тронул. В этом не было нужды. Он давно уже понял, что приводить ее к покорности гораздо продуктивнее избиениями брата. Однако не все невидимые отметины Рустама были оставлены Гассаном. На запястьях Рустама была написана совсем иная история. Ее брат не раз пытался покончить с собой, но успешное самоубийство было трудноисполнимо для Нахида. Его последняя попытка – отравление – была сделана много лет назад, и именно Манижа вернула его к жизни. Он умолял ее позволить ему умереть. Она упала на колени, умоляя его не бросать ее.

Тогда она плакала в последний раз до рождения Джамшида.

Она не стала дальше давить на Рустама. Напротив, Манижа попыталась придать своему лицу более спокойное выражение.