Тут мои воспоминания прервались. Бабушка вернулась с деньгами для внука.

— Тебе взять? — спросил Артем.

— Нет, не надо, я мороженое не очень. Пусть купит тот, кто его любит!

4

Прыгая через несколько ступенек, мы сбежали вниз, на первый этаж, распахнули дверь и оказались на улице.

Я люблю открывать дверь подъезда в солнечные дни. Внутри дома темно, прохладно и зелено, как в загадочной пещере, а снаружи солнце, и можно представить, что за тобой гонятся одетые в шкуры троглодиты, вот-вот поймают, но ты спасаешься в последний момент, выскакиваешь на улицу, и дальше они за тобой не бегут, потому что боятся света.

Но сегодня вышло иначе. Опасность таилась не в подъезде. Те, кто встретил нас снаружи, света не боялись. И милиции тоже.

— Художники, — прошептал Артем.

5

Имена у них необычные. Первого звали Виленом (переделанное "В.И. Ленин"), второго — Владленом (Владимир Ленин), а третий носил сложное имя, образованное из первых букв фамилий известных исторических личностей — Маркса, Энгельса, опять-таки Ленина, и для полного комплекта еще и Сталина — Мэлс.

Им было лет по пятнадцать, и они с трудом учились в девятом классе нашей школы.

Вилен — худой, длинный и хитрый, он у них считался главным, Владлен — рыхлый и настолько коротко стриженный, что почти лысый, Мэлс — невысокий, ниже Владлена, но весь в мышцах. Он регулярно ходил в качалку и таскал гири-штанги. Его лицо, мысли и речь были очень простыми.

У Вилена имелась куча родственников, большая часть которых сидела в тюрьме, и он говорил, что когда закончит школу, понаделает себе татуировок. Владлена воспитывала бабушка (что случилось с его родителями, не знаю), а у Мэлса папа и мама работали в магазине. Мама — продавщицей, папа — мясником, поэтому Мэлс носил дорогие импортные вещи. Всем известно, что советские мясники зарабатывают куда больше советских инженеров.

Однако он вместе с Виленом и Владленом целыми днями слонялся по району иотнимал деньги у школьников. При этом неизменно таскал с собой маленький кассетный магнитофон с тюремным репертуаром.

Управы на эту троицу не находилось никакой. Они стояли на учете, родителей Вилена и Мэлса вместе с Владленовой бабушкой постоянно вызывали в школу, но все без пользы. Плюс ко всему в милицию на них никто не жаловался, потому что жаловаться стыдно, да и действовали они хитро, почти не нарушая законов.

Мы столкнулись с ними у самого киоска. Они, наверное, узнали о появлении пломбира, и подстерегали жертву, как аллигаторы у переправы.

— Ой, кого мы видим! — вскричал Вилен, подняв к небу руки, — вот так встреча!

— За мороженым пришли, — хмуро сообщил Владлен.

— Гыгы, — осклабился Мэлс.

— Деньги у них есть! — сказал Вилен, — думаете, вы их заработали? — это он уже нам.

— Нет, не заработали, — ответил за нас Владлен, — они за свою жизнь ни дня не работали.

— Паразитируют, как буржуи до революции. И совесть их не мучает. Но ничего не сделаешь. Пойдемте, оставим их наедине с незаслуженным пломбиром… Ой, а что это у нашего друга? — Вилен театрально уставился на неизвестно откуда появившуюся в руках Мэлса пластмассовую баночку.

— Зеленка, — констатировал Владлен.

— Гыгыгы! — Мэлс начал отвинчивать крышку.

— Вы только посмотрите, несчастные дети все в царапинах! Поэтому Мэлс хочет намазать их зеленкой! Раскрасить! Целиком! С головы до ног! Чтоб не получилось заражение крови! Даже если они будут сопротивляться! Маленькие дети не понимают опасности!

— Мы попробуем остановить его, — буркнул Владлен, — но не за просто так.

— Несомненно, наш труд должен справедливо оплачиваться. Мэлс вон какой здоровый! В нем силы, как у четверых. Вы явились за пломбиром, значит у вас есть шестьдесят копеек. Есть? Или пусть красит?

— Есть, — со злостью ответили мы.

6

…Они всегда так делают. Изображают спектакль с твоим участием, и если не захочешь стать зеленым, придется отдать деньги. Считают, что милиция не поможет, ведь по карманам никто не лазит. Из-за зеленки их и прозвали "художниками". Мы им уже несколько раз попадались.

Когда наши монетки оказались у них, Мэлс от радости включил магнитофон, и оттуда захрипели странные слова — "плыви ты наша лодочка блатная, куда тебя течением несет, а воровская жизнь — она такая: от тюрьмы ничто нас не спасет".

— Прекрасная музыка, — расчувствовался Вилен. — Сколько мудрости в нескольких строках. Доживу ли я до того дня, когда они зазвучат по первому каналу телевизора?

Потом посерьезнел, доигрывая роль.

— Я добр, поэтому хочу сообщить нечто важное. Мы давно за вами приглядываем, и хотим сказать, что вы вступили не на тот путь! Вы — отщепенцы! Сами по себе, вдали от коллектива! До добра это не доведет, поверьте мне!

7

…Из-за леса медленно поднялась туча. Пушечным ударом прокатился гром. Страшный, тяжелый, безжалостный, он разорвал воздух на клочки и улетел вдаль. Небо стало черным, ветер начал угрюмо трепать листву. Застучали первые капли дождя и принесли сырой холод.

Но на самом деле мы сидели на лавочке, светило солнце и погода была замечательная. Грозу и бурю пришлось нафантазировать.

Примерно так я однажды написал сочинение о природе. Сказали написать — я и написал. Быстро, почти не задумываясь. Учительница проверяла тетради во время урока, и, дойдя до моей, сняла очки, протерла, снова надела, и так еще пару раз, пока читала. Поставила пятерку, но возле оценки стояла надпись "ой". Что это значит, понятия не имею. С тех пор я в плохом настроении часто выдумываю что-нибудь книжными фразами. Хотя без особой пользы.

Когда на душе мрачно, хочется, чтоб мир вокруг соответствовал, а сегодня он просто смеется надо мной.

8

Читать я научился рано.

Когда мне было три года, мама открывала букварь и говорила:

— Вот буква "А". Аааа. Треугольник с палочкой посередине. Покажи, где еще буква "а"?

И я по просьбе мамы тыкал пальцем туда, где был нарисован этот самый треугольник. Не догадывалась она, что я уже знаю не только эту букву, но и все остальные, вплоть до мягкого знака, но сообщить о своих знаниях стесняюсь.

Мы тогда жили не здесь, а на другом краю Москвы, в общежитии, поэтому папа и мама возвращались с завода совсем поздно, забирая меня из детского садика, когда уже темнело и хотелось спать. Так что родителей, можно сказать, я видел только по выходным. Да и то папа почти все субботы полдня опять был на работе.

В садике воспитатели с нами не сидели. Очень уж много нас, не успеешь к каждому. И так едва удавалось следить, чтобы дети никуда не залезли и оттуда не попадали.

И мы весь день существовали сами по себе. Когда не спали и не ели, то играли во что-нибудь. Я обычно играл один. В моем распоряжении были кубики, машинки, солдатики и множество книг. Большей частью старых и потертых, но из них ловко строились башни, пещеры, крепости, а еще выяснилось, что книги можно читать.

До того как я, сидя вечером в одиночестве у подножия огромного детсадовского шкафа, прочитал первое слово, затем неожиданно предложение, и потом целую страницу, буквы мне показывали всего несколько раз, и никто не думал, что я их запомню, а тем более смогу соединить в слова. Однако получилось именно так, причем все произошло само собой, без усилий. Чудеса, и только.

Когда я закрывал глаза, буквы и слова становились живыми существами с другой планеты. Кто-то напоминал паука, кто-то кляксу, кто-то грустный, а кто-то веселый, смеялся и пританцовывал. Слова сами научат себя читать, надо лишь подружиться с ними.

Я подружился. И долго сохранял дружбу в тайне. И от воспитателей, и от родителей. От всего мира.

Говорить к тому времени я, разумеется, умел, но говорил мало. Не больше остальных, хотя и не меньше. В детском садике болтать не с кем, а дома папа с мамой уставшие, завтра им снова вставать ни свет ни заря и путешествовать на завод сквозь огромную Москву.