Я тронул её горящий лоб весь усыпанный жемчужинками пота, заглянул в глаза, полные муки и боли. Не мог покинуть комнату, хотя старуха и выгоняла меня. Дженнифер хватала меня за ладони и морщилась. Они горели. Знал эту свою особенность, но не смог сдержать адское пламя, рвущееся из меня. А она никогда не отдёрнула бы свои от меня, пусть бы они и полыхали. Джен — моё персональное чудо, то, что изменило меня, то, что дало мне счастье, с кем успокоился, с кем захотел быть рядом всегда.

— Не оставляй только… меня только не оставляй, — шепнула и голос затих от схваточной боли.

Мне показалось, что я даже физически почувствовал насколько моя девочка страдала, но конечно же это было не так.

— Если бы мог забрать, забрал бы всю боль без остатка… — хрипло проговорил я.

— И умер бы, — продолжила бабка, давая мне тряпку, смоченную в прохладной воде, тут же оттёр пот выступивший на лбу Дженнифер, услышав вздох облегчения, легко поцеловал в губы. — Мужские тела не предназначены для рождения детей, смирись, демон, — она хитро улыбнулась и продолжила: — Первый — вот и трудно, конечно, а потом как по маслу.

Я взглянул в широко распахнутые изумрудные, подёрнутые тяжёлой завесой боли, глаза девушки и ободряюще улыбнулся.

— В следующий раз рожать будешь точно ты, Сол, — недовольно проворчала она, однако в глазах спрятались всполохи озорства, видимо, на время схватки оставили её тело.

— Вот видишь, она ещё и шутит, — беззубо смеясь, проговорила бабка, оглядев меня облегчённо вздохнувшего, — не всё так плохо.

— Люблю тебя, — неожиданно вырвалось у Джен, и её на время успокоенный изумрудный взгляд скользнул прямо в самое нутро, расчищая его от безнадёги, сметая плен неверия окончательно, и этого взгляда я никогда бы не забыл, даже если бы пустота вновь поглотила меня. Хрупкая ладонь глубже нырнула в мои обжигающие, выдавшие волнение, но я смирил себя и стало терпимо тепло.

— Я сильнее, — шепнул, сжав узкую ладонь, чуть лаская большим пальцем, почувствовал, как наши энергии схлестнувшись, покорились друг другу, закрутившись в порыве нежности, создавая осенний тёплый ветер, отдающий звуком меди.

— Был бы здесь Творец и ощутил ваши чувства — навсегда бы забыл о своём законе, — пробормотала повитуха, передав мне тряпку смоченную в прохладной воде.

Ей оттер лоб моей девочки, подумав о наивности бабки. Не ведавший привязанности и плывший по жизни как придётся, думающий, что так и должно быть. Забывший отца, не помнящий мать, утративший память об отчем доме, забыв свою двойную суть, избравший тёмную сторону, решивший, что Сатана и его подачки в виде сомнительного внимания, нужного только для того, чтобы верный пёс исполнил повеления жестокого хозяина. Пёс, который не ведал ничего, кроме боли, не знал иной еды, кроме обглоданного куска, брошенного ему с барского стола.

Пёс, которого однажды полюбили. Не потому что он красив и породист, во мне никогда не было ни того ни другого. Потому что нашлась та, которой я не безразличен, которая приняла меня таким, какой я есть, со всеми моими шероховатостями, выбоинками, несуразностью, с ангельским началом, с демоническими закидонами. Ей все равно какие на мне крылья, ей все равно есть они или нет, ей не важно то, что было важно другим до неё.

Кем меня видели окружающие? Повеса, мрачный балагур, с которым иногда чертовски приятно провести время, выпить вина, весельчак с мрачным взглядом исподлобья, могущий поддержать любой отрыв. Никто же не заглянул глубже. Никто же не спросил: как тебе живётся, Солидафиэль, что тебя тревожит, что с тобой, ты грустишь, тебе радостно, тебе тепло, тебе холодно, ты голоден, ты сыт, тебе есть где переночевать? Вопросы вроде бытовые и не нужные демону, но в них забота. И общаясь с людьми, я чаще стал задавать их сам себе. Но никто их и никогда не задавал мне. Никто… кроме неё. Никто до мелочей не знает меня, кроме неё. Например, моей привычки, когда растерян, смотреть на свои руки; по утрам — блины и кофе; неприятная земная привычка — разбросанные вещи по дому, чувствую, что раздражает, но чтобы сказала — никогда. Слишком жалела, знала, что мне многое людское давалось с трудом. Или когда мои ладони вмиг становились горячими, адски испепеляющими, выдавая с головой мой гнев, волнение или другие сильные эмоции, то, что Дженнифер всегда усмиряла, не убирая свои пальцы, пока я не успокаивался. Мне приходилось быть сдержанным, чтобы не сделать ненароком больно ей. Моя мрачность, опадающая как вуаль от её улыбки. Она стирала мою усталость, заставляла жить дальше того, кто, казалось, утратил смысл и силы. Со временем приедается всё: хмельные пирушки с обилием спиртного, многочисленные связи с женщинами, не несущими и толики настоящей привязанности, которых мне не хотелось даже целовать.

Кем я был до неё — философом, обученным убивать, как шутил старина Федорио. С ней я стал тем, кем являлся на самом деле — причудливо совместившим в себе обе стороны бытия, не Медия, ибо выбрал однажды суть демона, но при всем при этом чувствуя себя могущим выбирать до сих пор, ведь я благословил Дженнифер, прокляв её… собой. Обрек её на себя, на лицезрения меня, на общение с тем миром, о котором она ни при каких обстоятельствах не должна была знать.

Она не должна была меня полюбить. И я не должен был полюбить земную женщину. Не должны были… Но причуда судьбы, желание Творца, сочетание звёзд? Что сейчас гадать… Младенец в крепких руках демона-хранителя, засыпающий под мой хриплый вой, умильно называемый ангелом Джеком колыбельной; маленькая девочка, слушающая сказки о мрачных подземельях ада и мучимых там грешников; подросток, в котором чувства колеблются с амплитудой в полный оборот, не чувственное, но что-то пограничное: непослушание вперемежку с желанием довериться полностью. И, наконец, дерзкая девушка, с копной каштановых волос и ярким светом зелёных глаз сильнее, чем сами близкие звезды. Та, которая смогла разжечь мрачный камень, та, которой я поверил, та, которая принимала меня таким, какой я есть. Первая пошла навстречу, соблазнив искусителя. И я забылся в её ласке, тепле, любви. Та, которая подарит мне первенца, продолжение, о котором я и мечтать не мог. Не думал, что это и есть моё желание — семья и дом. Повитуха благословила на исполнение желания неведомого даже мне, уловив мои потоки и потоки Дженнифер, причудливо переплётшиеся как наши тела в ту ночь в маленькой спальне города проклятых. Я помню этот момент, когда объединившиеся энергии танцевали и опали бриллиантовой крошкой на её живот, поселив там новую жизнь. От проклятия хранителя до благословения старухи…

Схватки начались вновь. Джен сжала мою руку и отпустила. Я ничем не мог ей помочь и почувствовал смутную тревогу. Мне надо было подстраховаться, ребёнок был силен до неимоверности, я никогда не чувствовал такой мощной и настолько чистой энергии — звенящая медь с порывом осеннего ветра — завихрения наших с Джен энергий причудливо воплощённых в плоть.

Я вышел за дверь и спустился в зал, мне была необходима поддержка. Мне не было ничего известно, но чувствовал, что возможно всё, и даже самый плохой исход, но Джен и младенец должны быть спасены любой ценой. Мне бы хотелось сейчас, чтобы тут был мой старинный друг ангел Федорио, но я не решился позвать его, начиная уже было смыкать руки в призывающем заклинании. Нет. Я не смел, у того был маленький сын, а я не знал конечного исхода сегодняшнего дня. Я тяжело вздохнул и ушёл в залу, заметив молящегося там ангела Джека. Тот судорожно обернулся и неуклюже вскочил с колен. Выглядел он пристыженным, как будто я, мрачно исподлобья глядевший на него, застал его за чем-то постыдным. Ангел, вынужденный скрывать свою вторую суть — тёмного демона, как и я свою…

— Спасибо, — поблагодарил я, а тот растерянно кивнул мне в ответ, и сел в кресло рядом, тяжело вздохнул.

Он помог мне, привёл повитуху, поддержал, без навязывания. Прежде считал его бесполезным, однако и ненужный с виду ангел, пьянчуга и лентяй на первый взгляд, сыграл свою роль.