В 14.00 началась атака. Силами до полка немцы начали наступать на правом фланге на отряд Николая Дементьева.
Драка была кровавой. Атаки за атаками, но партизаны отбивали каждую из них и молниеносно совершали перегруппировки. В горячке боя Дементьев сумел разделить силы противника на две части, а потом и на четыре. В отдельных узлах происходили короткие рукопашные схватки.
Чусси был прав: общее направление врага в лес не по долине, а по скатам хребта. Но отчаянная оборона партизан заставила немцев спускаться все ниже и ниже.
Такой же тактики придерживались и на левом фланге, где упорно держались Второй и Третий отряды.
Седьмой отряд Матвея Гвоздева находился в центре, в самой долине.
Фашисты, не добившись успеха на флангах, стали стягивать таран к центру и ударили по отряду Гвоздева.
Македонский на поле боя не присутствовал, но держал с Чусси постоянную связь.
Он был доволен.
- Академики! - сказал комиссару и шапку надвинул на лоб.
Чусси вел тяжелый бой в самой долине и скрытно группировал ударные силы на флангах.
Бешено работали немецкие пушки. Гвоздеву и его комиссару черноморцу Алексею Палажченко приходилось труднее всего. Но они знали, чего ждут от отряда и что будет, если не выполнит он своего долга. А будет вот что: немцы действительно прорвутся в тыл, а там несдобровать никому: ни детям, ни женам, ни старикам.
Гвоздев и Палажченко, как и было заранее приказано, медленно, очень медленно отступали в глубину леса.
Немцы чувствовали: вот-вот они прорвутся в Большой лес. Налетели самолеты и ударили по лесным просекам вдоль Сухой Альмы. Атака усилилась, отдельные группы автоматчиков прорвались в сад, где действовал комиссар Палажченко. Началась рукопашная, комиссар был ранен. Но человек огромной физической силы, он держался до тех пор, пока прорвавшаяся группа автоматчиков не была полностью уничтожена. Потом потерял сознание.
Чусси смотрел на часы. Никогда еще не стучало так сильно и тревожно командирское сердце. Вот-вот ракетами он подаст сигнал на контрудар!
Но все ли на месте? Вышел ли в тыл орудиям Грузинов?
Комбриг вытер вспотевший лоб, посмотрел на своего начальника штаба, глухо спросил:
- Как думаешь, Леня?
- Все будет на сто богов!
Комбриг вскинул ракетницу:
- Ах, зачем только меня мама родила! - и нажал на гашетку.
Получилось как бы автоматически: щелкнуло в одном месте - и началось сложное, но согласованное движение. Отряды ударили с четырех сторон. Немедленно умолкла немецкая артиллерия.
Фашисты вызывали помощь, но их тыл не отвечал, пушки молчали. А потом оттуда стал доноситься шум непредвиденного боя.
Окружение!
Паника!
Удирали как только могли, просачивались мелкими группами, как рыба сквозь прорванную сеть.
Никогда враг в лесу еще не оставлял столько трупов, никогда! В долине Бешуя лежало 480 трупов! Двадцать семь пленных. Пулеметы, автоматы, машины, радиостанции, лошади, разбитые пушки.
Партизанские потери: 18 убитых и 35 раненых.
Бешуйский бой морально подавил карателей. Около недели не могли прийти в себя и только делали вид, что продолжают выполнять приказ своего командующего по ликвидации партизанского фронта.
Но вскоре снова начались большие бои. Шестая партизанская бригада под командованием Михаила Самойленко стойко держала район Коуш - Мулга - Марта. Около месяца шли бои с немецкой пехотной дивизией, но ни одному фашистскому солдату не удалось прорваться в Большой лес.
Наш Басман и все трехречье были в руках Седьмой партизанской бригады под командованием Леонида Вихмана. Сколько раз фашисты пытались прорваться через седловину Басмана на Донгу, Писару - столько раз приходилось уходить им битыми, унося сотни трупов.
...Апрель 1944 года. Забелели долины от цветущих слив и черешен, в горах ранее обычного сходил снег.
В тылу партизан рождались дети, водяные мельницы на Каче мололи партизанскую муку.
Свобода начала свой шаг с Перекопа, с Керчи и с Большого леса.
Одновременно ударили три фронта: 4-й Украинский, Керченский Приморская армия и партизанский.
Южное соединение получило приказ спуститься с гор.
Даешь Бахчисарай!
Отряды Четвертой и Шестой бригад рванулись из Качинской долины на предгорья и на семь часов раньше Красной Армии заняли Бахчисарай. Вихмановская бригада нацелилась на Ялту, на Южный берег Крыма.
Спасти дворцы: Ливадийский, Воронцовский, Массандровский, Юсуповский, знаменитые подвалы Массандры, спасти санатории и дома отдыха!..
От Алушты до Байдарских ворот партизанские группы наносили удары по отступающим фашистам.
Немцы бросали машины, пушки, раненых. В Севастополь, в Севастополь!
Факельщики забывали про свои факелы, подрывники про тол, заложенный во все крупные здания побережья.
"Партизан! Партизан!" - страх шел впереди немецких солдат.
Ялтинский отряд вошел в родной город совместно с пехотинцами и артиллеристами генерала Преображенского, с танкистами генерала Привалова.
Южный берег был в цвету!
* * *
Годы как падающая вода: вспять не идут.
В восточном Крыму, едва ли не на самом романтическом месте Крыма, лежат земли совхоза "Коктебель".
Здесь виноград сплошным зеленым ковром покрывает долину - от горного перевала до остроконечных пиков Кара-Дага. Он взбирается на взгорья, сползает в ложбины, лепится между скалами: виноград всюду, где настойчивые руки человека отвоевали у гор хотя бы узкую полоску земли.
Я часто бываю на той стороне полуострова, вижу долину, а главное - ее людей, умеющих ловить солнце в бокалы.
И куда бы я ни смотрел - на улицы поселка, дома, на цветники, сады и поляны, - повсюду я чувствовал почерк одного человека, будто он собственноручно подписывается под каждым добрым делом.
Это почерк боевого, сильного и мужественного хозяина земли - почерк Михаила Македонского, директора первого на Украине хозяйства коммунистического труда, совхоза "Коктебель", почерк человека, удостоенного за подвиг на мирной земле звания Героя Социалистического Труда.
* * *
Несколько лет тому назад, за неделю до майских праздников, я получил приглашение, которого ждал очень долго.
Меня звали на всекрымскую встречу партизан! Неужели будет: соберемся на зеленой лужайке заповедника, посмотрим на наши горы - молчаливых свидетелей славной, трудной, задорной, полной драматизма боевой жизни, а главное - взглянем друг другу в глаза, спросим: отсырел ли порох в твоей пороховнице или по-прежнему сухой, пламенистый?
И вот оно - утро мая! Вдоль Салгира под ветром шумят седые тополя. Город спит, только по улице Шмидта у турбазы необычный шум, смех, взволнованные восклицания, слезы. Со всех сторон сходятся люди - немолодые люди, и глаза у них ищущие, лица бледноватые от волнения.
- Иван... Иван, чтоб ты сгорел!
- Пидожды... пидожды!.. Нэвже Грыцько? Ей-богу, вин, живэсэнькый та повнэсэнькый!
Обнимаются, хлопают друг друга по широким спинам, плачут, смеются, как могут смеяться дети и люди с чистыми душами. Тут нет ни начальников, ни подчиненных - собрались равные братья по оружию.
Я смотрю на лица моих братьев, и сердце мое бьется от счастья, волнения, оттого, что время не выветрило из нас боевого духа. Нет, я не хочу сказать, что мои друзья - люди особого сорта, но, черт возьми, в них все же есть что-то необыкновенное!
Кто может еще так молодцевато носить головные уборы - то ли кепку-монеточку, то ли шляпу из модного сукна - чуть набекрень, этаким наклончиком к виску? Кто с такой юношеской непосредственностью может выражать свой восторг, как выражает мой сосед своему другу - тучному директору крупного совхоза Македонскому: что, мол, ты, Мишка, здорово шагнул, Герой Труда, а такой, со смешиночкой, собака тебя задави!..
А вот и наш Чуб... Ему уже шесть десятков, а глаза... глаза!.. Блестят ярко, задористо. С прытью, размашисто прилаживает красное знамя к вездеходу, который пойдет в голове колонны... Чтоб от самого легкого ветерка трепыхалось полотнище. Приладил, выпрямил сильное, широкоплечее, мускулистое тело и с прежней командирской властностью крикнул:
