Я у Македонского. Брови у него стали гуще, взгляд острее, а та подкупающая улыбка, которая всегда и всех тянула к нему, пряталась за резкими чертами лица, в котором было сейчас куда больше решительности, чем привычного для Македонского добродушия.
Он по-деловому поздоровался и тут же вынул из планшета донесение:
- Вот какая хреновина получается, командир. Дожили!
Да, действительно дожили: фашисты нагнали на станцию Бахчисарай несколько эшелонов с нашим вооружением, взятым под Керчью.
Я знал Македонского: ни одного разговора не начнет только для разговора. И, помимо всего, он торопится, Что же хочет от меня бахчисарайский командир?
Прямо спрашиваю:
- Что надо сделать?
Македонский уставился на меня.
- Надо достать эти эшелоны. И не только их, а все склады, пакгаузы и прочую ерундицию. Но тут нужно вот так, - Македонский раскинул сильные руки и сблизил их.
Догадываюсь: сложная операция, взаимодействие партизан, авиации, Севастополя, Большой земли.
- Добейтесь толкового радиста, а остальное за нами, бахчисарайцами.
Идея, конечно, сверхотличная, да и не на пустом месте она. Есть уже некоторый опыт. Днями партизаны Евпаторийского отряда под командованием талантливого человека - Даниила Ермакова, узнав о продвижении в районе Ново-Бодрак большой вражеской автоколонны, сообщили данные по радио фронту. В этот же день договорились о совместных действиях.
Боевая группа партизан залегла у дороги в ожидании самолетов. Выстроенные в три ряда, накрытые брезентами, автомашины противника готовились к движению на Севастополь.
По команде водители нажали на стартеры, и земля заходила ходуном - до того мощно сотрясала ее почти сотня дизельмоторов.
И никто из немцев даже не подумал посмотреть на небо, прислушаться к тому ровному гулу, что шел со стороны Чатыр-Дага.
Наши летчики легко обнаружили колонну, и - пошло! Самолеты делали заход за заходом, а партизаны под бешеный шум моторов ползком подбирались к самой магистрали.
Не успели самолеты отбомбиться, а уцелевшие машины рассредоточиться, как по напуганным фашистам ударили партизанские автоматы.
Колонну сожгли, разгромили.
Это была хорошая работа, севастопольская!
...Заместитель командующего партизанским движением Крыма Георгий Леонидович Северский не только с волнением принял идею Македонского, но без промедления стал связываться со штабом Северо-Кавказского фронта.
И было получено: добро!
...Чердачное перекрытие. Пахнет пылью, мышами, прелым зерном. В середине, под сушильной трубой, лежит молоденький радист, прикрыв ватником аппаратуру. В углу, сдавленном железной крышей, вытянулся Иван Иванович Суполкин. Он всматривается в маленькие светлячки сигнализации, которые беспорядочно разбросаны между путями. За станцией в мглистой дымке чувствуется затемненный городок, недалеко - силуэт водокачки.
У выходной лестницы с чердака сидит Дуся.
Внизу, в огромной заброшенной пустоши, поют сверчки, и под легким сквозняком дрожит вырванный из крыши железный лист. А за стенами пакгауза идет своя, тревожная жизнь прифронтовой станции.
Кричит маневровый паровозик, сигналят водители машин кое-где копошатся солдаты, под командой разгружая что-то тяжелое, а на западе стеной стоит полыхающее зарево и слышны мощные вздохи кипящего в огне фронта.
Чьи-то шаги приближались к зданию. Дуся насторожилась, согнулась всем корпусом, стараясь всмотреться в темноту.
- Тома? - тихо спросила она.
- Я, я. - Запыхавшийся румын поднимался по ветхой лестнице.
Общими усилиями довольно подробно разобрались в том, что видел за несколько часов Тома. А видел он многое... На станции были эшелоны с пушками, снарядами, продовольствием. Здесь основной пункт разгрузки врага, действовавшего на Севастопольском направлении. Конечно, есть и зенитные установки, но не так уж густо, да и стоят они на заметном месте...
Четко работал молодой радист. Ровно в десять часов пятнадцать минут вечера он передал фронту разведданные, а в двенадцать ночи его связали с советским авиационным командованием.
Партизаны молча ждали решающего часа.
Дуся приблизилась к Ивану, вложила застывшие от напряжения пальцы в широкую ладонь друга и замерла...
- Самолеты над горами! - крикнул радист.
С востока нарастал неумолимый гул. Нервно захлопали зенитки, тревожно и коротко загудел паровозик. Рев моторов заполнил безбрежную темноту.
От горячих взрывов здание задвигалось и село.
- Иван! Я боюсь! - крикнула Дуся.
- Дура! - Иван матюкнулся и прижал к себе женщину, которая была храброй - уж это он знал, - но впервые испытывала бомбежку.
С крыши что-то падало, дрожали железные листы.
В нескольких метрах от пакгауза сразу вспыхнул огонь, стало видно как днем.
Горели эшелоны, рвануло склад со снарядами, угол пакгауза отвалился.
В дыму дождались рассвета.
В четыре часа связались с фронтом; оттуда потребовали: выяснить результат бомбоналета.
Партизанам все хорошо было видно. Еще горели склады, станция казалась полностью вымершей. Водокачка свалена набок. На путях - груды горелых вагонов. Поперек депо лежит паровозик, загораживая выезд.
Все вокруг изрыто воронками, сам вокзал превращен в груду камня.
Истошно воя сиренами, к станции подскочили санитарные машины. Поглядывая на небо, санитары извлекали из развалин раненых и трупы.
По щербатым, с вывернутыми камнями платформам в паническом ужасе бегало железнодорожное начальство.
Волна за волной шли к станции автомашины. На развороченной, пахнущей дымом и гарью земле появились немецкие и румынские саперы. Под крик офицеров начались срочные восстановительные работы. До вечера противник расшвыривал с путей горелые вагоны, - приводил в порядок линии.
По путям прошел первый маневровый паровоз. Немцы с бешеной торопливостью приводили в порядок разрушенное.
Вторая ночь на крыше проходила в тревоге. Фронт дал приказ: дожидаться следующего вечера.
Перед самым рассветом Тома снова ушел в разведку.
Целый день стучали кирки, шипели электросварочные аппараты. Откуда-то подвезли огромный подъемный кран и подняли лежащий поперек рельсов паровозик.
Прошел день, но Тома не возвращался. Стали беспокоиться.
- Пойду поищу, - сказала Дуся.
- Только будь осторожна, - Иван задержал руку. - Может, сам придет?
- Иван, ты понимаешь: и его надо найти, и узнать, как это все они устроили. Там, - она кивнула на радиста, - там ждут.
Иван понимал, что надо непременно кому-то посмотреть на все собственными глазами.
- Иди, Дуся.
И она ушла. Проходило время. Иван беспокойно вслушивался в каждый шорох. Потом, уже после войны, сказал как-то: "Эх, напрасно отпустил. Ведь знал: беда может случиться".
В темноте раздались шаги...
- Дуся?
- Тома пришел.
- Что? Где был? А Дусю, Дусю видел?
- Ой, Ивани... Зачем пустил? Сольдат один, сольдат два, много...
Оказалось, что Тому задержал патруль, привел его в комендатуру, начали допрашивать: кто да откуда, почему от подразделения отбился? Румынские стражники отпустили, приказали скорее к своим добираться и не болтаться по путям.
Время шло, уже передали радиограмму: Тома все точно разведал. Немцы уже гнали сюда новые эшелоны. Два стоят за бывшей водокачкой.
Дуся не возвращалась.
Фронт дал приказ: покинуть крышу, уйти в лес.
Молча стоял Иван Иванович.
- Надо же идти, - торопил радист. Он сделал свое дело и теперь не чаял минуты покинуть этот опасный пункт. Его трясло, он еще раз к Ивану Ивановичу: - Что, всех погубить хочешь...
- Да заткнись ты! - крикнул сгоряча Иван Иванович, Тома спокойно потянул его за руку:
- Ивани... Македонский ждет...
Суполкин медленно стал спускаться с чердака.
- Эх, Дуся, Дуся...
А в два часа тридцать минут самолеты снова бомбили станцию.
