Алина, долив в свой любимый бокал остатки красного полусладкого, флегматично пригубила его, оставив след ярко-красной помады. Посмотрев на него несколько секунд, как будто о чем-то думая, она повернулась вполоборота, слегка нагнулась и достала из-под стола салфетку. Посмотрев на идеально белое полотно, девушка уже была готова внести в этот холст свои особые краски. Прижав салфетку к губам и мечтательно закрыв глаза, Алина осталась в таком положении на три секунды, словно поймав ускользающий миг счастья. На салфетке остался четкий отпечаток губ девушки.

– Ну и зачем ты это сделала? – разнесся по квартире голос Жени, только что пришедшей с очередного собрания по организации собрания нового собрания.

– Вот и принесло душнилу! – закатив глаза куда-то на внутреннюю сторону головы, прошипела Алина. – Нравится мне, хочу остаться в истории этого дома хоть чем-то ярким.

– Да у нас скоро уже все салфетки будут твоими губами помечены. Это что, так альфа-самка обозначает свою готовность к спариванию или…

– Признаешь, значит, мое превосходство, молодец! Лучше расскажи, как дела в науке, м? – задала вопрос Алина, залпом выпив бокал.

– Быть первой в дивном новом мире я не хочу, поэтому добросовестно отдаю эту должность тебе. А вообще, советую тоже чем-то заняться, кроме засосов с салфетками – меня вот скоро печатают, моя статья произвела настоящий фурор! – сказала, сияя глазами, Женя. О любимой теме говорить всегда приятнее.

– Ты ж моя умница, ну-ка, дай поцелую, иди сюда, – широко улыбаясь и расставив руки для объятия, сказала Алина.

– Ну-ну, завидуешь, да? – слегка недоверчиво, но с улыбкой, полной нескрываемой доброты, отметила Женя, обнимая подругу и демонстрируя ей для горячего поцелуя свою левую щеку. Ближе к сердцу.

– С тобой, baby, я всегда искренняя как смерть! – звучно чмокнув Женю, рассмеялась Алина. Однако, после этого резко загрустила. – А я вот никак стих дописать не могу, представляешь. Мне для студенческих отрядов надо, попросили по старой дружбе, так сказать.

– Стихи… У каждой мысли должен быть овеществленный результат. Если это лишь нарисованные излияния в пустоту, то чего ради?

– А если у меня, кроме этой пустоты, ничего не осталось, а? Надо же хоть ее гирляндами разукрасить.

– Бред, Алина! Пустота только у мертвецов, а ты, кажется, жива! – Женя ущипнула подругу за нос, на что та артистически ахнула, но Женя продолжала. – Да не, я не то чтобы против… Просто если нет идеи, нет чего-то… ну, знаешь, великого, масштабного, в таком случаае стоит ли игра свечей, стоит ли тратить свои эмоции на зацикленную грусть?

– Женечка, ты вот такая серьезная, умная, а до сих пор не можешь понять, что каждый из нас сам определяет степень величия чего-либо. У тебя – патриотические мысли, у меня – плаксивые мечтания, – обращая взор в окно и садясь на подоконник, сказала Алина.

– Да были бы они твои, эти мечтания, а не навязанные кем-либо из-за бугра. Ладно, будем кушать?

– Закажем?

– Да.

– Можешь и за меня заплатить, пожалуйста! Мне Артем деньги уже сегодня к ночи скинет, я тебе все до копейки отдам, честно-честно! – сделав умоляющую интонацию, но не поворачиваясь от окна, сказала Алина.

– Ох уж твой новый бойфренд. Трахаешь его, наверное, тоже ты, а он потом, к ночи, кончить обещает?

– Мне тот цезарь с курочкой и йогурт с черникой. Ну и пирожок с вишней. И вообще, я стих пишу! Поэтому не мешай мне своими стебами.

– Ладно, творец, работай, не отвлекаю!

Алина следующие два часа сидела над стихотворением. Надо было написать что-то про грусть и конец целины. Типа, тяжело расставаться, хотим еще побыть дешевой рабочей силой. Лена, – командир отряда – которая сейчас находилась где-то на юго-западе Москвы, периодически писала Алине, напоминая о творческом долге.

Алина создавала видимость серьезной и долгой работы – мол, я план уже написала, придумала концепцию, подобрала образы, осталось вот все в одно соединить и все, эврика! Но на самом деле все она писала минут за пятнадцать, благодаря умелому обращению со всеми стихотворными размерами и толике тех чувств, что в ней были на момент совершения акта творчества. Но сейчас чувств не было совсем. Долго сидя за ноутбуком и смотря в пустой вордовский файл, Алина, казалось, уже совсем разочаровалась, однако что-то ей все же удалось написать:

У нас цели нет.

У нас цели нет – мы брошенные будто,

Оставленные морем и закатом.

На целине осталась моя бухта

И счастье совершается за кадром.

Огонь любви к тебе давно уже погасший,

Мой старый город, не хочу к тебе я.

Нам целина кучу всего покажет,

Но даже ей я полностью не верю.

Люблю (т.е. любила – примечание)

Мгновенья юности, да и за них же

Я сохраняю о плохом молчание,

Чтоб молодых совсем не обездвижить.

И вот пишу, себя не помня, вряд ли

Пойму себя, перечитав все позже:

Ребята, все – бегом в отряды,

Пока еще вступить в них можно.

Алина перечитала получившееся стихотворение с плавающим размером. Плохо. Не искренне. Пойдет. Отправила Лене. Та прочитала в течение тридцати секунд.

– Зайка, все супер, только в предпоследнем абзаце как-то непонятно. Что за молчание, почему любила, а не любишь? Исправь, пожалуйста, а то темнишь как будто! – пришло СМС от Лены.

«Какие абзацы в стихотворениях? Нет, я отказываюсь что-либо изменять!» – подумала Алина и закрыла крышку ноутбука. Она сама прекрасно понимает, что все поменяет и сделает то, о чем просит Лена.

Алина знала: то, что мы вносим в этот мир, полностью отражает нас. Соответственно, после нашей смерти мы продолжаем жить в начатых или продолженных нами делах. Как у коммунистов прямо. Однако, не будем о смерти. Достаточно было одного, далеко не самого вдумчивого прочтения последних стихов Алины, чтобы сделать очевидный вывод: на улице pain, на душе rain, главное – закончить не как Курт Кобейн. Невероятная тоска окутывала девушку как теплый плед замерзшего холодной ночью. Откуда пришла эта тоска? Казалось, все хорошо: учеба, которая нравится, подработка в виде написания статей, которая нравится еще больше, потому что приносит деньги, новая квартира в элитном жилом комплексе, новый парень, который в отличие от прошлых уродов, внушает надежду на счастливую будущую жизнь, куча свободного времени, запас прекрасного вина в холодильнике и невероятно эстетичные закаты каждый вечер за окном. Но все эти вещи только усиливали эффект грусти, потому что как будто целый мир, пытаясь развеселить Алину, одаривал ее всяческими удовольствиями, однако от них становилось еще более тошно. Ей было одиноко.

Всякий раз она приходила к Артему, чтобы заполнить сердечную пустоту, пыталась быть счастливой, уверяя себя в том, что он – такой надежный, самоуверенный и колоссально любящий ее – имеет ключик к тому замку, в котором спряталась ее радость. Ведь замок был под замком – еще более большим, на вид похожим на готический храм. Да, точно, это был скорее Храм! И Артем, который мог и знал, казалось, все на свете, легко бы достиг этого Храма и освободил из ужасного плена прекрасную принцессу – настоящую, полную любви к миру, Алину!

Но стоило ей увидеть его, как она понимала: тут Артем бессилен.

Девушка это осознавала, но суть была в том, что ради нее он готов делать все, что угодно. Она этим охотно пользовалась, однако вовсе не из-за корыстной цели или капризов – просто хотела снова чувствовать себя счастливой. И в этот раз она чувствовала, что не поможет. Сколько угодно геройствуй – все останется так же. Если счастье где-то и есть, то точно вне зоны доступа для Алины. Оно ушло, убежало.

Артем успокаивал ее, старался понять так, как только может. Однако окончательно поймет любую девушку только подруга. Именно поэтому Алина живет с Женей – во многих аспектах разные, но одинаково одинокие внутри себя. Когда-нибудь им придется разъехаться – например, Артем для того чтобы перейти на новый этап отношений, предложит переехать к нему (живет он в частном доме в другом районе города) либо же Женька, забираясь выше по спинам ослов-популистов, выбьется-таки в люди. Что-то изменится, очевидно.