Но вот что странно — когда за пещеру взялись археологи, в частности черносотенец Эртель, то делались разумеется замеры и зарисовки. Так вот, высота потолков в коридорах была маленькой, как если бы она сооружалась для карликов, и многие ниши в стенах тоже были маленькие, а как показала новейшая, современная уже судмедэкспертиза, значительная часть останков в пещере тоже принадлежала людям маленьким — но почему-то решили, что это дети.
— А почему решили? — спросила Татьяна.
— Да чтобы как-то объяснить маленький рост. Придумали себе отговорку — дескать, сначала это были монашеские пещеры, потом на какое-то время все о них забыли, они были засыпаны, а потом, в непонятно каком веке, местные жители стали хоронить там своих детей. Бред полнейший.
— Бред, — согласилась Татьяна.
В советское время пещеры снова были забыты и над ними возник пресловутый сортир. Но исследованные подземелья — лишь часть пещер, целой сети, что пронизывает не только склон Зверинца с улицей Мичурина, но весь холм вообще, и пещеры от улицы Мичурина продолжаются, неисследованные, до самой Ионинской церкви.
— Ого! — Миша удивился.
— Более того, вот ты наверное гулял в розарии? — Боря подождал, пока Миша кивнет, — Тогда ты замечал, что вода в бассейне, в искусственном озере этом с бетонным дном, не задерживается, не получается наполнить бассейн нормально. Вода уходит в какие-то подземные пустоты.
— А вы говорите, вход в пещеры, куда тот художник спускался, засыпали? — спросила Татьяна.
— Да.
— А потом его разрыли опять?
— Нет, хотя часть ученых для самоуспокоения решило, что пещера, куда лазали Матвеенкова и Зайцев — та же самая, что открылась в 1888 году. Но это две разные пещеры, или, точнее, две разные части одной подземной системы.
— Погодите, — стал догадываться Миша, — А где жили Матвеенкова и Зайцев?
— Ход твоей мысли мне понятен и приятен, — ответил Боря, — Но он не подкреплен господином фактом. А за этим господином я не один день провел в библиотеках. Вот смотрите. Вход в современные, ну, известные Зверинецкие пещеры сейчас тут на повороте улицы Мичурина, двадцатый номер. По старой, дореволюционной нумерации, Матвеенкова жила в десятом номере, Зайченко в девятом, но я не знаю, как эта нумерация соотносится с современной. Если точно, то они жили ближе к тому высокому белому дому, что на пути к вам.
— К шестнадцатиэтаже.
— Наверное. То есть за десяток номеров до поворота. А вы живете уже после поворота. Как бы ни было, мы знаем, что пустоты продолжаются по периметру вашего холма, причем как выше террасы с вашей улицей, так и ниже, туда, к бульвару Дружбы Народов.
— И под нашим участком есть пустоты? — спросила Татьяна.
— Да, но силами энтузиастов их не раскопать. И здесь мы подбираемся к видениям Матвеенковой и зеркалу Козырева. Андрей рассказывал мне, что у вас на чердаке живет домовой?
Не дожидаясь ответа, он продолжил говорить, что видения и домовой могут быть явлениями одного порядка и к тому же связанными с пещерами и теми, кто вероятно лежит в них до сих пор…
…Там, в темноте, в сырой глухой темноте, где на потолке выступают капельки, и где очень холодно — там всегда холодно — лежали старые кости, лежали давно, целые столетия. Наверху рождались и умирали люди, сменялись поколения, а одни и те же кости лежали без движения, из века в век, на протяжении веков.
Когда Миша болел с высокой температурой, ему часто грезилось, будто он проникает разумом в толщу земли и ощущает эти подземные коридоры, и медленно движется в них, часами, по сантиметру. Или что пробирается там с фонариком, ползает, протискивается в невероятные шкурники — где пол сходится с потолком в узкую щель. Позже, вспоминая об этом, он иногда думал, что на самом деле мог в бреду каким-то чутьем находить, а хоть бы у себя на участке, вход в эти пещеры, и лазать там, и это воспринималось как сон. Но сколько ни бродил он по горке усадьбы наяву, никаких нор в земле, больше кротовьих, не замечал.
Ночью, когда вся околица погружалась в мертвую черноту, Миша и без всякой температуры представлял себе эти полные сухих покойников подземелья, совсем рядом, может быть даже прямо под домом. Или корни яблонек в саду свисают где-то там, с потолка пещеры. Это было древнее мертвецов в ботсаду, о ботанических знал только Миша, а про Зверинецкие пещеры написано в книжках, это не он придумал. «Я не придумал», — сразу осекал себя Миша. Ты уверен?
А как же — три бабки, три шпанюка, три могилы? Рассказать им? Боре, дяде, маме? Ведь даже они не знают. Как опасно. Бывает в ботсаду. Безумный король Мут.
Попытки открыть истину вызывали недоумение. Недоумки. Как-то Миша шел по дворам Пятачка — плоского удолья вдоль улицы Бастионной. В конце Пятачка, под горкой — здоровенный, со сквозной аркой угловой дом-общага с высокими потолками, в нем в первых этажах несколько магазинов, и рядом небольшой базарчик. Часть жителей улицы называли Пятачок Ямой, а другая часть именовала Ямой совсем другое место, там где склон от Бастионной спускается к Подвысоцкого. Миша всегда ходил на Пятачок только дворами, а не сбоку, со стороны Бастионной. Ведь там, кроме прочего, дневной стационар психоневрологического диспансера, а его Миша старался избегать. Поскольку следующим по счету входом в доме — все в том же, угловом, была парикмахерская, то Миша избегал и ее.
Пятачок строили пленные немцы — знал Миша. И вот как-то шел Миша по Пятачку, по его внутреннему пространству, огражденному добротными невысокими домами. Зелень, детсад, плиты, дорожки. Мимо проносились на великах пацаны — Миша их узнал, это с двух хрущовок под ботсадом. Они когда-то его дразнили, пока не стали получать камнями по голове. Миша прятался в кустах и кидал камни, очень даже метко.
Едут, накручивают педали, тут хлопок! Один, на «Орленке», падает. В него врезается другой, следом третий. Тот уже не с хрущовок, а с начала улицы Мичурина, жил там в частном доме напротив шестнадцатиэтажки. Миша с ним не дружил.
Они попадали, а Миша остановился и пояснил:
— Пробилась камера? Это мертвец вот так палец из земли высунул! — и показал мизинец с длинным ногтем.
— Пошел отсюда! — сидящий в пыли мальчик загреб палочки, листья и бросил в сторону Миши. Миша сделал чародейский жест и начал пятиться, странно согнувшись и сложив руки подобно грызуну. При этом он высовывал язык.
Так стоит ли сейчас рассказывать о мертвецах в ботсаду? Он умолчит. Может быть, зеркало Козырева кое-что прояснит и в этом вопросе, помимо пещер. Это будет его, частное расследование. Пещеры общественное, а это частное.
Надо будет расспросить о пещерах Алёну и дядю Игоря. Давно с ними не общался.
Дядя Игорь, со своей бородкой и лучистыми глазами похожий на славянского Иисуса, вовсе не приходился Мише родственником. Он жил в той же ближней к Дому Художников хрущовке на холме, что и рокер Юрик, и те даже здоровались друг с другом. Игорева жена Алёна сидела дома и писала краеведческую книгу, а супруг ее предводительствовал бригадой, которая ездила по всему городу и возводила чуть ли без единого гвоздя деревянные детские площадки. Всё на них было деревянным — и горки, и качели, и карусели.
Миша познакомился с дядей Игорем так. Однажды Миша лазал ниже ботсада, на Выдубичах, при шоссе близ Днепра, по склону у Михайловской церкви, которая оползала в обрывчик. Летопись говорят о подпорной стене Петра Милонега, сооруженной дабы оползание предотвратить, но Миша ничего об этом не знал и стены не видел. Ему это было до лампочки.
Про стену знал Игорь, но искал он не следы этой стены, а маленькие бутылочки девятнадцатого века, коими паломники усеяли склон под церковью. Алена предполагала, что это от святой воды, Игорь рассматривал несколько вариантов, но в свободное время, борясь с усталостью — хотя сам полагал, что с ленью — спускался на Выдубичи и, осыпая ногами сухой, перемешанный с прошлогодней листвой суглинок, шарился по склону в поисках бутылочек.
Там он встретил Мишу. Миша прочитал недавно «Графа Дракулу» и, подражая оному, полз вниз головой, растопырив пальцы. Игорю это показалось удивительным и весьма жутковатым, ведь Миша был одет в черный костюм-двойку, а на глазах его непроницаемо темнели очки.
