Но Петр Ильич не написал своему «милому, дорогому другу».
Грустно все это…
Обида занозой засела в душе и давала знать о себе до конца жизни. «О Надежда Филаретовна, зачем, коварная старуха, ты изменила мне?!! – писал Петр Ильич незадолго до своей смерти. – А в самом деле, я недавно перечитывал письма Н[адежды] Ф[иларетовны] ф[он] Мекк и удивлялся изменчивости женских увлечений. Можно подумать, читая эти письма, что скорее огонь обратится в воду, чем прекратится ее субсидия, а также скорее можно удивляться, что я удовольствуюсь такой ничтожной суммой, тогда как она готова чуть не все мне отдать. И вдруг – прощайте! Главное, что я ведь было поверил, что она разорилась. Но, оказывается, ничуть не бывало. Просто бабье непостоянство. Досадно, черт возьми! А впрочем, плевать!..»[244]
ПОСКРИПТУМ. Надежда Филаретовна фон Мекк умерла 1 (13) января 1894 года в Ницце. Общий объем финансовой помощи, оказанной ею Чайковскому, составил более 85 000 рублей. Но, по большому счету, не так важны были деньги (хотя деньги всегда важны), как духовная поддержка со стороны баронессы, в которой Чайковский, вечно сомневавшийся в своих силах, весьма нуждался.
Глава двенадцатая. Что наша жизнь? Игра!
Ноты к балету «Щелкунчик».
Петр Чайковский у своей усадьбы в Клину.
«Года за четыре до смерти Петр Ильич сделал опыт, совершенно неудавшийся, поселиться на зиму в Москве. В то время он вошел в состав дирекции Музыкального общества в Москве… Квартиру Чайковский нанял в переулке в конце Остоженки и устроился там весьма недурно. Сам он был первое время очень доволен, но, когда начались посещения посторонних лиц, становившиеся все более и более частыми, а звонки по утрам мешали заниматься, Петр Ильич придумал выставить на подъезде медную доску с аншлагом: “Дома нет. Просят не звонить”. Всякий мимоидущий школьник, прочитав этот аншлаг, считал, конечно, непременной обязанностью позвонить посильнее и скрыться, и звонки не менее прежнего досаждали бедному композитору. Наконец, задумав приняться за сочинение “Пиковой дамы”, композитор решил, что в Москве этим заниматься нельзя, и потому немедленно уехал за границу, в Италию… Тем кончилось московское житье Петра Ильича, и больше он уже не пытался обзаводиться квартирой в городе»[245], – вспоминал Николай Кашкин.
В 1888 году Модест Ильич Чайковский написал либретто на сюжет пушкинской «Пиковой дамы» для композитора Николая Кленовского, ученика Петра Ильича. «Вторую картину либретто кончил. Общим видом этой картины я ужасно доволен… Если бы ты написал на это музыку, с каким удесятеренным старанием я кропал бы мои стихи!»[246] – писал Модест Ильич брату.
Инициатива постановки «Пиковой дамы» на сцене Мариинского театра принадлежала все тому же директору Императорских театров Ивану Всеволожскому. В свое время предложение было сделано Петру Ильичу, но тот наотрез отказался, поскольку не находил в пушкинском сюжете должной сценичности. Всеволжский вернулся к этому вопросу в начале 1890 года (с Кленовским не сложилось). На этот раз Чайковский согласился, потому что ему в целом понравилось либретто Модеста Ильича. Работа над оперой началась во Флоренции в январе 1890 года, а в начале июня уже была готова партитура. По собственному признанию, Чайковский работал над «Пиковой дамой» «с самозабвением и наслаждением».
Либретто оперы, доработанное Петром Ильичом, существенно отличается от пушкинского оригинала. «Пиковая дама» была написана прозой, а либретто – стихотворное, но главное отличие не в этом. Прежде всего, по просьбе Всеволожского, действие было перенесено в «благословенную» екатерининскую эпоху. Пушкинская Лиза – воспитанница богатой графини, а в либретто она стала ее внучкой. У Пушкина Германн (Герман)[247] в финале сходит с ума, но не умирает, а Лиза выходит замуж, в опере же оба героя гибнут. Пушкинская повесть – драма, опера Чайковского – трагедия.
«Самый же конец оперы я сочинял вчера перед обедом, – писал Петр Ильич Модесту, – и когда дошел до смерти Германа и заключительного хора, то мне до того стало жаль Германа, что я вдруг начал сильно плакать. Это плакание продолжалось ужасно долго и обратилось в небольшую истерику очень приятного свойства: т. е. плакать мне было ужасно сладко. Потом я сообразил, почему (ибо подобного случая рыданья из-за судьбы своего героя со мной еще никогда не было, и я старался понять, почему мне так хочется плакать). Оказывается, что Герман не был для меня только предлогом писать ту или другую музыку, а все время настоящим, живым человеком, притом очень мне симпатичным… Теперь я думаю, что, вероятно, это теплое и живое отношение к герою оперы отразилось на музыке благоприятно. Вообще мне в эту минуту кажется, что “Пиковая дама” опера хоть куда. Увидим, что будет потом»[248].
Существует мнение, согласно которому в Германе, требующем от графини назвать ему три карты и тем самым обрекающем себя на смерть, Петр Ильич видел себя, а в старой графине – свою благодетельницу баронессу фон Мекк, и «Пиковая дама» была своеобразным предчувствием разрыва их отношений, состоявшегося в том же 1890 году.
Главное достоинство «Пиковой дамы» заключается в ее тонком психологизме, в том, как ярко сумел Чайковский передать мысли и чувства героев. Сама по себе музыка тоже бесподобна, бытовая линия повествования гармонично сплетается с лирической темой любви Германа и Лизы и с зловещей темой старой графини.
«Что наша жизнь – игра! Добро и зло, одни мечты… Ловите миг удачи, пусть неудачник плачет… кляня свою судьбу»[249].
«Или я ужасно, непростительно ошибаюсь – или “Пиковая дама” в самом деле будет мой chef d’oeuvre[250]. Я испытываю в иных местах, напр[имер], в 4-ой картине, которую аранжировал сегодня, такой страх, ужас и потрясение, что не может быть, чтобы и слушатели не ощутили хоть часть этого»[251].
Премьера «Пиковой дамы» состоялась в Мариинском театре 7 (19) декабря 1890 года. Вот что писал известный художник Александр Николаевич Бенуа, побывавший на премьере: «После бурного увлечения “Спящей красавицей” я с особым нетерпением ожидал премьеру новой оперы Чайковского. О ней задолго до спектакля ходили разноречивые слухи… Культ же Чайковского только еще начинался, и даже сам композитор не давал себе полного отчета, до чего он нужен своему народу, какое огромное значение он для него имеет. В передовых музыкальных кругах Чайковскому вредило то, что он оказался как-то в стороне от “кучки”[252], а серьезные ценители уже тогда превыше всего ставили “кучкистов” и считали своим долгом относиться к Чайковскому, как к какому-то отщепенцу, к мастеру, слишком зависящему от Запада… Известное настроение неприязни или недоверия отчетливо ощущалось и на премьере “Пиковой дамы”. Аплодировали любимым артистам, но не было бурных оваций по адресу композитора: его не вызывали с обычным у нас в таких случаях неистовством… Зоилы и умники находили, что сюжет нелеп и что он не подходит для оперы, что на каждом шагу встречаются промахи против хорошего вкуса; поклонники же Пушкина обиделись на то, что автор либретто – Модест Чайковский самовольно перенес сюжет в иную эпоху, нежели та, которую избрал для своего рассказа великий поэт. Вообще, что только тогда ни говорили, ни шипели! Особенно же меня бесили отзывы прессы своей сдержанностью, в которой сквозило полное, почти презрительное неодобрение…
Несомненно, что сам автор знал, что ему удалось создать нечто прекрасное и единственное, нечто, в чем выразилась вся его душа, все его мироощущение. В музыку он вложил все свое понимание самой сути русского прошлого, еще не совсем канувшего в вечность, но уже обреченного на гибель. Он был вправе ожидать, что русские люди скажут ему за это спасибо, а вместо того ему пришлось выслушивать все те же придирки или то снисходительное одобрение, которое оскорбляет хуже всякой брани»[253].
