Литмир - Электронная Библиотека

Жить все-таки можно! И это самое главное. А то, что придется веселиться чужим весельем, не так уж и важно. Было бы веселье, а все остальное приложится.

Окончательно успокоившись, Петр Ильич подвел черту в отношениях с женой. «Получил твое письмо, с известием о том, что А[нтонина] И[вановна] пристает с письмами к Папаше и к тебе. Это очень, очень мне неприятно. Толя! я согласен на фортепьяно, – но с следующим условием. Напиши ей сейчас же, что она не получит ничего, если не даст подписку в том, что, получивши 1) вексель в 2500 р. (который я дам, когда хочешь); 2) фортепьяно и 3) обещание 100 р. субсидии, она признает себя вполне довольной и удовлетворенной, никогда не будет писать ни мне, ни Папаше и никому из моих родных ничего. Я это говорю совершенно серьезно. Я ей не дам ничего, если она не согласится дать этой подписки. С этим исчадием ада шутить нельзя; благородные чувства с ней излишни… Решительно отказываюсь что бы то ни было дать, если она не даст подписки. Чего мне бояться? Ее сплетней я не боюсь, да они будут идти своим чередом, во всяком случае. Хочет она развода? Тем лучше. Хочет шантажировать меня, донеся про меня тайной полиции, – ну, уж этого я совсем не боюсь. Итак, пусть даст подписку во что бы то ни стало»[140].

Добрейшая Надежда Филаретовна, не жалевшая ничего ради спокойствия Петра Ильича, ради создания благоприятной обстановки для творчества, была готова выплатить Антонине Ивановне десять тысяч отступного, но до этого дело не дошло.

Одна проблема была решена, то есть из разряда проблем переведена в разряд мелких докук. Но оставалась другая – консерватория. Николай Григорьевич, скрепя сердце и скрипя зубами, предоставил Чайковскому длительный отпуск, однако ожидал его возвращения. Сам Петр Ильич, уезжая из Первопрестольной, еще не был готов окончательно порвать с консерваторией, вернее, с постоянным, пусть и скудным, доходом, который давало ему преподавание. Баронесса фон Мекк проявила по отношению к нему определенную щедрость, но до каких пределов могла простираться ее благосклонность, было пока непонятно. Однако в феврале 1878 года Надежда Филаретовна написала, что, по ее мнению, Петр Ильич пока еще не готов вернуться к преподаванию, поскольку только начал приходить в нормальное состояние, и что сама она предпочла бы, чтобы он был «совсем свободен от Рубинштейна». В детали она пока еще не вдавалась, но намерение выразила ясно.

«Я нисколько не стыжусь получать от Вас средства к жизни, – ответил Чайковский. – Моя гордость от этого ни на волос не страдает; я никогда не буду чувствовать на душе тягости от сознания, что всем обязан Вам… В моем уме я поставил Вас так высоко над общим человеческим уровнем, что меня не могут смущать щекотливости, свойственные обычным людским отношениям. Принимая от Вас средства к покойной и счастливой жизни, я не испытываю ничего, кроме любви, самого прямого, непосредственного чувства благодарности и горячего желания по мере сил способствовать Вашему счастью… Я Вам скажу прямо и откровенно, что для меня будет неизмеримое благо, если благодаря Вам я буду обеспечен от всяких случайностей, от самодурства кого бы то ни было, словом, всех тех цепей, которые связывают человека, ищущего средств к жизни посредством обязательного труда. Будучи очень непрактичен, я всегда страдал от недостаточности средств, и эта недостаточность часто отравляла мне жизнь, парализовала мою свободу и заставляла ненавидеть мой обязательный труд»[141].

Иногда, будучи уязвленным щедростью своей благодетельницы, Петр Ильич возвращал ей часть полученных денег, о чем потом жалел. «Толя! Вчера я оказал подвиг необыкновенного гражданского мужества. Н. Ф. в своем прощальном письме (она уезжает сегодня) прислала мне… 200 фp[анков] на случай, если из-за рукописи я засижусь здесь, и 2000 фр[анков] золотом на издание сюиты!.. Но меня обуяло гражданское мужество. Я нашел, что просто неприлично брать с нее, кроме всего, что она для меня делает, еще деньги на издание, которое мне не только ничего не стоит, но еще приносит гонорарий от Юргенсона… словом, при самом ласковом письме я возвратил ей 2200 фр[анков], а теперь (о стыд и позор) жалею»[142].

В итоге Надежда Филаретовна предложила Чайковскому ежегодную «стипендию» в шесть тысяч рублей. Эта сумма позволила Петру Ильичу отдаться творчеству, не задумываясь о «презренном металле». Кроме «стипендии» были дополнительные выплаты, оплаты счетов за аренду жилья, а еще Чайковский мог подолгу жить в принадлежавшем баронессе поместье Браилов в Каменец-Подольской губернии[143] (разумеется, на всем готовом). Не следует забывать и о доходах, которые приносили сочинения… Для сравнения: полный генерал (по-нынешнему – генерал армии) получал в то время вместе с квартирными и столовыми выплатами немногим более трех тысяч рублей в год.

Из переписки видно, что чувства, которые Надежда Филаретовна испытывала к Петру Ильичу, были гораздо глубже обычных дружеских. Баронесса любила композитора и прямо писала об этом: «Впрочем, моя любовь к Вам есть также фатум, против которого моя воля бессильна»[144]. Заочная любовь – это не химера, как думают некоторые, а самая что ни на есть реальная реальность. Как можно любить того, кого не знаешь? Да запросто, ведь на самом деле любят не людей, а образы, которые создают в воображении и проецируют на них. Петр Ильич, любили ли вы когда-нибудь? Мне кажется, что нет. Вы слишком любите музыку, для того чтобы могли полюбить женщину. Я знаю один эпизод любви из вашей жизни[145], но я нахожу, что любовь так называемая платоническая (хотя Платон вовсе не так любил) есть только полулюбовь, любовь воображения, а не сердца, не то чувство, которое входит в плоть и кровь человека, без которого он жить не может»[146].

Эпистолярный роман Петра Ильича Чайковского и Надежды Филаретовны фон Мекк длился тринадцать лет и оборвался по неизвестной причине (самые важные письма до нас не дошли). Предположений по поводу прекращения переписки высказывается много, начиная с наиболее прозаического – ввиду пошатнувшихся дел баронесса уже не могла выступать в роли спонсора, и заканчивая романтическим – влюбленная баронесса устала ждать, когда наконец Петр Ильич сделает шаг к «развиртуализации».

Вот еще несколько романтических отрывков из писем Надежды Филаретовны.

«Вы желали бы сделать мне жизнь веселее, но ведь уже и теперь Вы делаете мне ее лучше, приветнее. Ваша музыка и Ваши письма доставляют мне такие минуты, что я забываю все тяжелое, все дурное, что достается на долю каждому человеку, как бы ни казался он хорошо обставленным в жизни. Вы единственный человек, который доставляет мне такое глубокое, такое высокое счастье, и я безгранично благодарна Вам за него и могу только желать, чтобы не прекратилось и не изменилось то, что доставляет мне его, потому что такая потеря была бы для меня весьма тяжела…»[147]

«Я чувствую такую страстную привязанность к Вам, Вы так милы и дороги мне, что слезы выступают у меня на глазах и сердце дрожит от восторга. Боже мой, как я благодарна Вам за такие минуты, как светлее и теплее стала для меня жизнь, как многое вознаграждает мне Ваше отношение, как многое искупает такая натура, как Ваша! Зачем Вы не можете так согревать себя, как греете чужую жизнь; кому бы и быть счастливым, как не тому, кто может доставлять столько счастья другому. Однако Вам нет счастья, – фатум, фатум! Где бы я ни была, нигде не проходит дня без того, чтобы я не думала много о Вас»[148].

«О, боже мой! Я не могу Вам передать, что я чувствую, когда слушаю Ваши сочинения. Я готова душу отдать Вам, Вы обоготворяетесь для меня; все, что может быть самого благородного, чистого, возвышенного, поднимается со дна души»[149].

Деньги упрощают жизнь, но осложняют отношения. Баронесса, будучи женщиной в высшей степени деликатной, о деньгах и прочих своих благодеяниях упоминала словно бы между прочим, давая понять, что все это – сущие пустяки, заслуживающие упоминания, но не заслуживающие внимания. Петру Ильичу было гораздо сложнее. Материальная зависимость от баронессы угнетала его, особенно если приходилось просить денег сверх установленного, а такое случалось нередко, поскольку практичностью наш герой не отличался…

31
{"b":"847008","o":1}