Короче говоря, нити судьбы сплелись не самым лучшим образом, что и привело к необдуманному шагу. Надо признать, что подкрепление сострадательных мотивов стремлением к спокойной творческой работе выглядит красиво и убедительно.

А теперь давайте отставим то, что нам подали на блюдечке с голубой каемочкой, и прочтем письмо, написанное Антониной Милюковой 21 мая (2 июня), на следующий день после визита Чайковского. Среди фраз, словно кочующих из одного ее письма в другое, содержится одна весьма важная для понимания мотивов Петра Ильича фраза: «Ну право, я сочла бы себя совершенно счастливой быть только постоянно около Вас и охранять Вас настолько, чтобы никто не мог раздражать Вас».

Если уж жизнь вынуждает к женитьбе, то лучше выбрать для этой цели женщину, обещающую быть покорным ангелом-хранителем, разве не так? И зачем утруждать себя поисками подходящей кандидатуры, если рыбка сама плывет в руки? Тем более что кандидатура неплохая – относительно молодая (двадцать девять лет) образованная дворянка, не красавица, но миловидная. Имелось и приданое – лесной участок в Клинском уезде стоимостью приблизительно в четыре тысячи рублей. Не бог весть что, но все же… С учетом обстоятельств Петра Ильича Милюкова могла представляться ему идеальной кандидаткой на роль супруги.

Пардон, но в том же самом письме, о котором шла речь, Милюкова признается: «Хоть я и написала в последних письмах много глупостей, но будьте уверены, что на деле я не такая смелая и никогда не позволю себе это сделать». О какой гибели может идти речь? Да и вообще угроза покончить с собой от неразделенной любви звучала как-то несерьезно, неубедительно.

Давайте не будем городить огородов (их и без нас нагородили много), а пойдем от фактов к выводам.

Весной 1877 года Чайковский «сильно подумывал о женитьбе», но при этом терзался муками ревности из-за связи Котека с Зинаидой Эйбоженко. Привычек своих он не переменил, ну разве что мог надеяться изменить их в браке, и то навряд ли. Главной целью женитьбы вырисовывается цель репутационная. Разорвать цепи, приковывающие его к консерватории, могла помочь популярность, делающая творчество востребованным и доходным, но человеку публичному нужно быть если не образцом добропорядочности, то хотя бы комильфотным. Слухи о содомитских пристрастиях в той или иной степени пятнали репутацию, а брак превращал эти слухи в пустопорожние сплетни. Репутация! Все дело в репутации, и только в ней!

Давайте уж скажем прямо, называя вещи своими именами: Милюкову Петр Ильич рассматривал как ширму, не более того, а брак с ней – как формальность. На венчании, прошедшем 6 (18) июля 1877 года в церкви Георгия Победоносца на Малой Никитской улице^[119], со стороны жениха было два гостя – брат Анатолий и Иосиф Котек. Антонина Ивановна вспоминала о «самом счастливом дне в своей жизни» так: «Вернувшись 4 июля, Петр Ильич объявил мне, что на свадьбе от него будут только 2 человека: брат его Анатолий и приятель его… скрипач Котек… Анатолий пришел 5 июля с ним [Чайковским] вместе днем. У меня сидела одна сестра (не родная) Мария. Она из близких одна была на свадьбе. Мы представились друг другу и говорили так, разные пустяки. Через полчаса я провела их обоих к своим будущим посаженым отцу и матери. Настал день свадьбы… Когда я приехала в церковь, то оказался забытым розовый атлас под ноги (дурное предзнаменование). Сейчас же поехали за ним, но привезли уже к концу венчания. Мой шафер подостлал Петру Ильичу свой белый шелковый носовой платок, а я стояла так. После венчания Анатолий Ильич… уехал только вдвоем с Петром Ильичом на его холостую квартиру… [!] Через несколько времени за нами прислали карету, и мы поехали в гостиницу “Эрмитаж”… Внизу лестницы встретил меня Анатолий Ильич и повел меня под руку. Комната, в которой все было приготовлено, была большая. Убрана была букетами. Яств всевозможных было очень много, но я едва прикасалась ко всему. У меня и тогда уже было предчувствие чего-то недоброго. Я просто холодела от страха. Потом мне это сестра говорила: что это за обед был, точно похоронный – так было невесело… После обеда Петр Ильич снова поехал на свою холостую квартиру с братом [!], а меня опять отвезли к Виноградовым [родственники подруги Милюковой]. К семи часам вечера мы приехали на поезд Николаевской железной дороги, и я отправилась с мужем в Петербург…»

После венчания молодой муж уезжает на холостяцкую квартиру или куда-то еще вместе с братом и делает то же после торжественного обеда, вместо того чтобы быть рядом с женой. Такое поведение выглядит не вполне прилично, особенно с учетом того, что братьев связывали не только родственные и дружеские отношения.

Письмо, написанное Петром Ильичом Анатолию через день после венчания, расставляет все точки над i. Собственно, можно было бы с него и начать, а мемуары Кашкина и письма Чайковского к баронессе фон Мекк оставить в стороне. Но столь важные письма лучше читать после подготовки. Да, альтернативные версии игнорировать не стоит, особенно если они исходят непосредственно от главного героя.

«Я бы жестоко солгал перед тобой, если б стал тебя уверять, что я уже вполне счастлив, вполне привык к новому моему положению и т. д. После такого ужасного дня, как день 6-го июля, после этой бесконечной нравственной пытки – нельзя скоро оправиться. Но всякие невзгоды имеют и свою хорошую сторону; я невыносимо страдал, видя, как ты обо мне сокрушаешься, – но вместе с тем ты виновник того, что я с таким мужеством боролся с своими мучениями. Скажи, пожалуйста, что значат все испытания, неудачи, невзгоды перед силою моей любви к тебе и твоей ко мне! Что бы ни случилось со мной, я знаю, что в твоей любви найду всегда опору, поддержку и утешение. И теперь ты ни на секунду не выходишь из моей головы, и твой милый образ меня утешает, ободряет и поддерживает… Когда вагон тронулся, я готов был закричать от душивших меня рыданий… Не было секунды, чтоб я не думал о тебе… Утешительнее всего мне было то, что жена не понимала и не сознавала моей плохо скрываемой тоски. Она и теперь и все время имеет вид вполне счастливый и довольный. Elle n’est pas difficile^[120]. Она со всем согласна и всем довольна.

Остановились в Европейской, – очень хорошо и даже роскошно… По части лишения девственности не произошло ровно ничего. Я не делал попыток, ибо знал, что пока я не войду окончательно в свою тарелку, – все равно ничего не выйдет. Но были разговоры, которые еще более уяснили наши взаимные отношения. Она решительно на все согласна и никогда не будет недовольна. Ей только нужно лелеять и холить меня. Я сохранил себе полную свободу действий… Я до того обеспечил себе свободу действий, что, как только мы с женой привыкнем друг к другу, она не будет меня стеснять ни в чем. Не нужно себя обманывать: она очень ограниченна, но это даже хорошо. Умная женщина вселяла бы во мне страх к себе. Над этой я стою так высоко, я до такой степени доминирую ее, что по крайней мере никакого страха перед ней я не испытываю…

Толя, если б ты был здесь, я бы тебя теперь задушил в своих объятиях. Делаю это мысленно. А ведь хорошо, что случаются такие дни, как 6 июля. Только в такие дни можно во всей полноте измерить такую любовь, какая соединяет меня с тобой. Будь здоров, играй на скрипке и не беспокойся обо мне. Я заранее знаю, что скоро все будет обстоять благополучно»^[121].

На деле все получилось не совсем благополучно, точнее – совсем неблагополучно, но первый месяц супружеской жизни прошел более-менее гладко.

«Если б я сказал, что плаваю в океане блаженства, то соврал бы, – пишет Петр Ильич сестре. – Я слишком заматерел в холостой жизни и не могу еще без сожаления вспомнить об утрате своей свободы. Кроме того, я чувствую себя усталым от всех вынесенных треволнений и сильно соскучился обо всех вас. Иногда я не могу удержаться от злости на свою жену, когда вспомню, что она как бы отдаляет меня от самых близких сердцу [уже появилась злость!].

Тем не менее нельзя не отдать справедливости моей супруге; она делает все возможное, чтоб нравиться мне, всегда всем довольна, ни о чем не сожалеет и всячески доказывает мне, что я составляю единственный интерес ее жизни. Она во всяком случае добрая и любящая женщина. Мне очень мало нравится ее семейная среда. Я провел теперь три дни в деревне у ее матери и убедился, что все то, что мне в жене не совсем нравится, происходит оттого, что она принадлежит к очень странному семейству, где мать всегда враждовала с отцом и теперь после его смерти не стыдится всячески поносить его, где эта же мать ненавидит!!! некоторых из своих детей, где сестры друг с другом пикируются, где единственный сын в ссоре с матерью и со всеми сестрами и т. д. и т. д. Ух, какое несимпатичное семейство!»^[122]