Немка уже махала рукой, на которой поблёскивали пять – шесть золотых браслетов. Она махала в другую сторону, явно кого-то подзывая. К ней на всех парусах спешил смуглый молодой араб. Оно и понятно. Подбежал и плюхнулся рядом на песок. Она игриво взвизгнула и стала ему что-то говорить. Понимал он или нет, значения не имело, каждый знал, зачем он там лежит на песочке и сколько у них впереди дней оплаченного счастья. Тунис славился своим секс-туризмом на всю Европу. Причём, специализировался именно в таком направлении: мальчики и бабушки. Хотя, при желании, схему можно было без труда поменять. Я рассуждала и смотрела на эту парочку голубков совершенно спокойно, ничему не удивляясь, как будто я только и делаю, что провожу время на пляже и смотрю по сторонам. Тогда, в советское время, нам это казалось верхом распутства, эдакой капиталистической перверсией, о которой предстояло рассказывать знакомым по возвращении.
В пляжной сумке лежало аккуратно свёрнутое парео такой же аляповатой расцветки, как и купальник, косметичка и старомодные солнечные очки – белая толстая пластиковая оправа с двумя камешками по краям, где начинаются дужки. Уродство и дешевка, а мы носили и радовались. В клеёнчатой косметичке с фото Мадонны были вещи поинтереснее. Два новых тюбика помады, пудреница, тюбик крема для тела и большой медный ключ с массивным брелоком в виде башни от мечети, где был выбит номер «213» и слово «Paradise», а также мой старый советский загранпаспорт на моё настоящее имя.
Я тут же открыла страницу с визами. На ней стояла входная виза Туниса от тринадцатого октября 1983 года. Это меня здорово впечатлило, но я старалась не показывать виду. Осмотрела сумку ещё раз и нашла внутренний карман. В кармане лежал красный кошелёк, туго набитый тунисскими купюрами. На вскидку там было около двух тысяч долларов, курс я помнила идеально, он был стабильным в те времена. Сумма вполне приличная для первого времени. Хаким явно показывал своё гостеприимство.
Я и отель Paradise хорошо помнила, не помнила только, как я сюда попала, и что мне надо делать. Если не считать, конечно, ожидания вестей от Хакима. Мыслей о мобильном телефоне даже не возникло. В 1983 году они мне были ни к чему. Как только мы без них жили! Свободнее, во всяком случае. Точную дату сегодняшнего дня я собиралась узнать в отеле, куда и направилась, обвязавшись парео.
Отель стоял на первой линии, идти было всего ничего по гладкой деревянной дорожке.
– Мадемуазель не хочет приятно провести время? – это местный жиголо отслеживал моё передвижение, наверное, с первого шага.
– Пока нет. Я только что прилетела, – мне от него было ничего не нужно, но я не люблю грубо посылать трудовой народ .
– Держите мою визитную карточку! Один маленький звонок по телефону, и вы получите всё, что захотите. Мы работаем по всем направлениям, – он улыбался и светился.
Если бы мне и правда был 21 год, я давно бы от него убежала, а сейчас мне было в кайф слушать эту ахинею.
– Да, давайте карточку, – кивнула я этому разодетому по последней африканской моде арабу и закинула её в бездонную пляжную сумку, благополучно и моментально забыв о её существовании.
Если входить в детали, то всё было сделано неправильно. Будучи студенткой советского ВУЗа на стажировке в капстране, я не имела никакого права разгуливать свободно, да ещё и в одиночестве, по Тунису и останавливаться в пятизвёздочном отеле. Даже не уверена, что меня бы там поселили, настолько это выглядело неправдоподобно. Мои милые сокурсницы давно должны бы были уже донести в посольство о моей пропаже, и меня бы уже обязательно нашли, если я ещё и зарегистрировалась в отеле под своим именем. Но тут явно было что-то нарушено по договорённости, так что я шла, чего только не ожидая.
Отель я и правда помнила, как будто была там год назад. Молодость с нами навсегда, что и говорить, это потом уже все дни и годы начинают сливаться в какую-то похожую череду событий, и нет никакой разницы, весна за окном или осень.
Прихватив пару газет со стойки у входа – одну на французском, вторую на арабском, я безошибочно прошла по старой памяти к лифтам. Судя по газетам, на дворе цвела весна – 10 марта. То-то я подумала, что на пляже не жарко, и ветерок был холодноват. У кнопок вызова стояла медная пепельница на ножке в восточном стиле. Мне такие раньше не попадались, во всяком случае, я таких пепельниц не помнила. Красивые.
Открылись двери лифта, у которого я стояла. Из кабины вышел высокий молодой мужчина европейской наружности, в шортах, футболке и красной бейсболке. Всё бы ничего, но на бейсболке был изображён знак нашего «Спартака» – тот самый белый ромбик на красном фоне. Я на всякий случай не отреагировала. Для наших ходить по дорогим отелям, афишируя, что я мол из СССР, смотрите на меня, было не только не типично, но неприемлемо. Значит, это был либо какой-нибудь западный турист, купивший бейсболку у русского, либо получивший её в подарок при выгодном обмене банки чёрной икры из посольского магазина на дешевую магнитолу для машины.
– Хеллоу! – поздоровался болельщик Спартака.
Я молча кивнула. Кто он по национальности, не разобрала.
Номер «213» находился на втором этаже, как ему и полагается. Я открыла дверь ключом из сумки. Ничего себе! Огромный двухкомнатный номер, мебелированный в западном стиле, с белыми диванами и огромным телевизором. Не хватало только рояля. На столе стояла хрустальная ваза с фруктами: гроздь крупного сладкого тунисского винограда, который я обожала, два апельсина сорта «Томсон», насколько я помню название этого сорта, груши, бананы и, конечно, финики. Лучше тунисских фиников никаких других фиников не существует. Они самые вкусные. Финики стояли отдельно – в прозрачной вазочке с крышкой. Я тут же съела две штуки. А потом только увидела маленький конверт.
«Прекрасная! – читала я послание, – буду в семь у тебя. До встречи, с Богом!» – написано было рукой по-арабски чернильной ручкой. Бумага пахла сандалом. Хаким выпендривался. Это в его вкусе. Никто другой написать мне послание не мог.
Хаким преподавал у нас арабский, но не в качестве основного препода, а как бы его помощника, так как сам ещё был студентом. И не литературный язык преподавал, на котором арабы пишут и слушают новости по телеку, а тунисский диалект в качестве бонуса к основным знаниям. На тунисском диалекте можно было изъясняться на рынке, в транспорте и в кафе, но с таким же успехом можно было это всё проделывать и на французском, и нам диалект учить особо не хотелось. Его и использовать потом было бы негде, а возиться с особенностями и разными берберскими и полу французскими вкраплениями и подавно.
– В России очень красивые девушки, – начал знакомство Хаким в перерыве между парами.
На другое у него фантазии не хватило. Ещё бы мы не были красивыми. Мама и папа нас холили и лелеяли, учили, воспитывали, мы носили чистую одежду, мыли голову и от нас хорошо пахло. Раньше я никогда не знала, что можно по-другому, но мир многолик, и все живут, как могут.
– Я очень люблю советское кино, – продолжил Хаким.
Ну, и так далее, слово за слово, потом мы пригласили его в наш культурный центр смотреть это самое кино, а он в ответ показывал нам столицу, где какой магазин, где какая мечеть, где делают лучший кускус4. Иногда угощал за свой счёт какими-нибудь сладостями, но не всех, а меня. То есть он выделил меня из остальных и пригласил как-то погулять до занятий, хотел что-то сказать. Делать этого мне было нельзя, но я так офигела уже не имея возможности ни общаться, ни гулять, ни ходить в кино на западные фильмы, что периодически выходила из-под контроля. Да и девчонки тоже мало-помалу куда-нибудь исчезали. Это все делали, но не у всех это безнаказанно получалось. В основном успех зависел от того, насколько умело я могла обойти нашего главного стукача – второго армянского сокурсника, с ним договориться было практически невозможно – только обмануть и не попасться на глаза.
