© Б. И. Соколов, 2023

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2023

С кем не бывает?.. Нечаянно вдруг вспомнишь Экклезиаста, однажды сказавшего: «И оглянулся я на плоды трудов своих».

И вот – когда автор, вроде меня, на девятом десятке жизни оглядывается назад, он неизбежно задаётся вопросом: в своём порыве осмыслить и живописать не только с ним самим происходившее – смог ли он ухватить и в достаточной степени показать черты живущего мира и уяснить, чем жива душа человеческая?

Память подсказывает: кое-что удалось ему достичь на этом пути. Самые первые публикации никому не известного автора, случившиеся полсотни лет назад, вызвали интерес и замечательные отзывы. В дальнейшем – так уж случилось – он выглядел одиночкой, не примыкал ни к каким группам или направлениям, не вступал в Союз писателей, то есть был вне так называемого литературного процесса. Всё это не привело к известности, чего, кстати сказать, он вполне мог бы достичь, приложив определённые усилия. Он так и остался этаким «свободным художником», то есть человеком со стороны – по сути изгоем, которого случайно «подобрал» однажды глава настоящего издательства, сделав своим постоянным автором.

Она приснилась мне этой ночью: мы шли рядом по школьному коридору и вокруг не было ни души. Как всегда – недоступная, она не поворачивала ко мне головы, и я видел лишь ее профиль. Мне хотелось поцеловать ее в щеку, но страшно было даже дотронуться до нее, казалось: стоит только сделать это, как произойдет ужасное – меж нами шарахнет молния (наподобие той, что показывал на уроке наш учитель по физике).

Во время завтрака мама заглянула мне в глаза.

– Что с тобой? Ты не выспался?

Я пожал плечами и насторожился. С недавних пор странные вещи у нас дома творятся: как только мама начинает ко мне приглядываться да приставать с вопросами – так и жди, обязательно что-нибудь случится.

Я заторопился было уходить, чтоб она еще чего не спросила – тяжело отвечать, когда тебе не хочется – да вспомнил, что в парадной нарвусь на Ленку, соседку-одноклассницу (она-то всегда пораньше выходит, чтобы не опоздать), и раздумал спешить. Стал копаться в портфеле, проверяя, всё ли взял, что надо.

Было куда спокойнее, когда с Ленкой мы были в разных классах. Но в начале этого учебного года она перевелась к нам из 8-го «Б», чтобы вместе учиться, раз уж мы живем в одном подъезде. И всё бы ничего, да эта зануда надоела мне до смерти своей докучливостью. То прибежит – книжку почитать попросит, то, видите ли, мать ее за чем-то к нам послала, а то и домашнее задание записать забыла. А то как же – «забыла»… Сама на каждом уроке учителю в рот смотрит, чтоб не напутать чего, буковки единой записать не пропустит. Да и четверку даже получить – для нее уже чуть ли не целая семейная драма…

– Не нравишься мне ты что-то сегодня… – мама опять за свое. – Может, что стряслось в школе?

Я даже опешил – чего это она? Уж не Ленкины ли это козни?

– Да что ты, мам?.. Всё в порядке, – пробормотал я на ходу и выскочил на лестницу.

И вот вам, пожалуйста: эта плутовка словно за углом ждала, пока я выйду из парадной. Я плюнул с досады себе под ноги, а она – как ни в чем ни бывало:

– Здравствуй… Не опоздаем?

Так и тащилась тенью за мной от самого нашего дома. Я останавливался – и она замирала на месте, цапля долгоногая. И уж кричал я на нее и обзывался – она от меня не отставала.

И когда подловили меня трое в глухом углу за трансформаторной будкой – Ленка налетела на них крича, размахивая портфелем, и такой взбесившейся курицей, что мои недруги разбежались от одного шума и ошеломления.

Наверно, мне бы хорошо досталось, и она фактически меня спасла, но я просто возненавидел ее после этого и теперь не мог выносить одного вида ее конопатой физиономии. Чертова проныра, она заранее что ли знала, что меня лупить собирались?

Так и есть: мама моя настоящий пророк – всё сегодня разладилось. У нас появился новый учитель литературы, нестарый, хотя и солидного вида, очкарик. Молодость его мы тем более почувствовали, что заменил он Клавдию Валентиновну, тихую, совсем седую старушку, ушедшую, наконец, на пенсию.

Плохо это было уже хотя бы потому, что на уроках литературы мы привыкли вести себя вольно, даже книжки почитывали. Прежняя учительница неважно слышала, да и вообще при ней мы отдыхали: она больше нам рассказывала или читала, чем спрашивала. И никогда двоек не ставила. Даже Витька Логинов всегда получал тройку – оценку, которую вряд ли заслуживал. Наверно, он никогда не учил уроков. Имена и даты, события, всякие там идеи – всё это было такой мукой для Витьки, что на уроках литературы он сидел, опустив плечи и обреченно свесив голову. Он безбожно путал авторов и героев и особенно был не в ладах со временем: целые столетия не имели для него никакого значения. Когда Клавдия Валентиновна вызывала его, класс замирал в ожидании очередного веселья.

Низкорослый, широкоплечий Логинов так трудно и долго выдирался из-за парты, как будто на руках и ногах у него были невидимые железные цепи, причинявшие ему боль при каждом движении. Понурый, с поникшей головой, он останавливался у доски, опускал глаза и уже не поднимал их до конца экзекуции – и сам Витька, и весь класс иначе и не воспринимал это представление – до той самой минуты, когда можно было ему, наконец, идти на место.

Учительница жалостливо смотрела на несчастного (совсем не спрашивать его она не могла, потому что надо же было в журнал ставить против его фамилии какую-то оценку) и, подумав, задавала самый простой вопрос. Но Витьке было всё равно, простой вопрос или сложный. У него была своя программа: тихо, едва шевеля губами, он говорил такое, отчего у седой учительницы розовели щеки, а класс визжал, рыдал, от удовольствия топал ногами.

Финал представления был всегда одинаков. Клавдия Валентиновна терпеливо и подробно отвечала на вопрос сама, ставила неизменную тройку и отпускала Логинова. У того на обратном пути вериги становились менее заметны, но вид был еще несчастнее.

Я тоже развлекался вместе со всеми, но к веселью моему подмешивалось удивление, почти зависть. Уж очень всё было похоже на какой-то розыгрыш. В таком духе, как Витька, выступить я не смог бы, кажется, даже нарочно. А уж меня учительница спрашивала редко, этим я был вполне доволен и почивалт на лаврах.

Сказать по правде, учебник по литературе был мне скучен, и я не слишком любил в него заглядывать. То ли дело – просто чтение! И в школьной, и в районной библиотеке всегда можно было найти что-то интересное. Но помимо этого, у нас дома постоянно были книги – так что, когда задавали читать что-нибудь по школьной программе, чаще всего оказывалось, что я это уже давно прочел. С детства были любимыми «Тарас Бульба» и «Вечера на хуторе близ Диканьки» – они мне были как-то ближе, чем, например, «Повести Белкина» или «Дубровский». И был ряд книг Майн Рида, Фенимора Купера, Марка Твена, которые читались всеми подряд, переходя из рук в руки…

Тем временем новый учитель, делая перекличку, знакомился с классом. Называл очередную фамилию и внимательно всматривался в лицо вставшего ученика, то ли изучая, то ли просто стараясь запомнить. Мне показалось, что на мне он почему-то почти не задержался: скользнул взглядом как по пустому месту – это меня даже задело. Неглубоко, правда, а так… лишь царапнуло слегка, потому что голова моя была забита другим. Я испытывал странное удовольствие оттого, что вот она, Оксана Червоненко, сидит впереди меня – стоит только протянуть руку, и я могу до нее дотронуться. Вот сидит так близко, а не знает, что шла рядышком со мной по коридору и что я хотел ее поцеловать…

А за окнами сквозь листву тополей еще ласково просвечивало солнышко, с путей глухо доносился перестук колес проходящих составов, и сладко прыгало сердце от близкого гудка паровоза – протяжно, отчаянно звал он в края другие, неведомые – и потому прекрасные.