Подошел ко мне, как к предмету, сунул в мое декольте по чулку в те места, где должна быть пышная грудь, которой у меня не было, затем отошел в сторону, внимательно посмотрел и сказал: "Ну теперь все в порядке, а то фигура тощая, лицо толстое - не поймешь ничего"... И впоследствии, когда я уже снималась, он частенько напоминал перед съемкой: "Васильевой все подложили?" - "Да, да, Иван Александрович!" - отвечали хором ассистенты."Ну тогда можно начинать!"
В первый день мы не репетировали. На репетицию меня вызвали потом, и тут Иван Александрович был очень ласков со мной, чтобы я чувствовала себя свободнее, не "зажималась". Удивительно было слышать ласковые интонации в словах такого грозного и всесильного человека. Удивительна была теплота и нежность, бережность обращения, чтобы не напугать, ободрить.
"Деточка, а сейчас задумайся!", "Ангелочек мой, крикни громко эту фразу, позови изо всех сил!" Я это делаю и слышу: "Умница, очень хорошо!"
А вот что пишет сам Иван Александрович по этому поводу: "Первое знакомство режиссера с актером - первую репетицию - нужно проводить обязательно в интимной обстановке, оставаясь один на один с артистом. Это необходимо для того, чтобы его не спугнуть, завоевать доверие, максимально избавить от стеснения. Во время такой репетиции у режиссера имеется важное преимущество - свежее восприятие актера. Вторую репетицию для пробы следует проводить уже с партнером. Если в результате двух-трех репетиций режиссер заметил в актере что-то интересное, можно перенести пробу на пленку.
Но какие куски пробовать - проходные или главные? Мне думается, надо снимать самые главные. Нужно бросить актера в гущу творческих требований, предъявляемых ему ролью. Это даст возможность выяснить, справится ли он с ней".2
И мое первое знакомство с партнером состоялось на репетиции сцены объяснения в любви Бурмака Настеньке. На роль Бурмака был утвержден любимый зрителями артист Борис Андреев. Большой, добрый, сильный русский молодец с умными озорными глазами и детскими добрыми губами.
На роль я была утверждена очень просто, без всяких сложностей. Если актер устраивал Пырьева, то не нужно было никаких обсуждений. Его авторитет, его сила - были неоспоримы. Вероятно, он поверил, что из меня он сумеет вылепить тот характер, тот типаж, который он представлял, приступая к работе над этим фильмом.
Мое рабоче-крестьянское происхождение, мой наивный характер, моя актерская податливость и искренность натуры, вероятно, вселяли надежду, что что-то может получиться.
Я никогда не забуду одну из первых сцен, которую мы снимали для фильма. Настенька почувствовала, что Андрей Балашов, тот самый Андрей, который ей так мил и так добро к ней относится, любит другую. Тихо идет она, опустив поднос, и, сев на скамейку, плачет. Бурмак утешает ее нежно, просто, наивно. Все это замечательно, правдиво делал прекрасный актер Борис Андреев. А я заливалась слезами. Мне сыграть это было очень просто, потому что Володя Дружников, игравший Балашова, мне очень нравился. Ко мне же он относился ласково и дружески. В нашей репетиции сцена шла на уровне любого актерского отрывка для студентов Театрального училища. Достаточно правдиво, грамотно. Но вот подошел Иван Александрович и попросил Бориса Андреева встать и посмотреть, как это делает он. Он сел сзади меня, как было установлено по кадру, обнял за плечи, и я почувствовала, как задрожали его руки от того, что он прикоснулся ко мне. Он не сразу начал меня утешать. Сначала он как бы почувствовал мое сердчишко, дрожащее от обиды и боли, проникся нежностью и жалостью и, забыв о самом себе, отогревал меня своей любовью. Это было участие, ласка человека сильного, большого и чистого. Андреев понял, что "пешком" эту сцену не сыграешь, и бросился в нее всем сердцем. В ней, как и в других сценах, благородство его души сочеталось с индивидуальностью, очень ясной, почти детской - большой добрый медведь. Он покорял зрителя, влюбляя в себя, подчиняя, обезоруживая необыкновенной правдивостью характера.
Совсем недавно по телевизору показывали этот фильм, и снова, спустя пятьдесят два года после премьеры, ко мне подходили зрители и говорили: "Как же хорошо! Какие чудесные люди!" Они соскучились по доброте, душевной ясности и чистоте.
Конечно, жизнь очень изменилась и многое в фильме кажется сейчас наивным, старомодным - и манера игры, и сам сценарий, но искренность чувств по-прежнему заразительна.
Картина снималась в Чехословакии, на студии "Баррандов", а также и на Енисее в Сибири, под Москвой, в Звенигороде, где была построена наша чайная и мчались русские тройки с бубенцами, а хор Пятницкого весело распевал песни. Снег бил нам в лицо, "сибирская" пурга вьюжилась благодаря специальным ветродуям.
В Звенигороде я жила в частной избушке и ждала каждое утро, когда же начнется съемка. Перед съемкой какой-то вихрь начинал кружиться на съемочной площадке: беготня туда и обратно, крики, ругань, стук и масса других звуков. Кто-то что-то строит, кто-то готовит к съемке актеров, кто-то что-то тащит - и все это кружение убыстряется и убыстряется к моменту, когда раздастся повелительный, резкий, вдохновенный голос Пырьева:
"Мотор!!!"
И, собрав в комок, как для решающего прыжка в пропасть, свою душу, тело, нервы, актеры бросаются в стихию фильма, выполняя малейшую волю режиссера. Я, да и многие другие актеры, веря в талант Пырьева, в его творческую интуицию, полную самоотдачу, безоглядно шли за ним, без споров, без скепсиса, без охлаждающего анализа и сомнения. Наверное, это не единственный и, может быть, не лучший способ актерского существования, но для меня, в те годы молодой и неопытной студентки Театрального училища, это было естественно, как воздух. И это было счастье. Я была послушным материалом в руках режиссера. В те времена знаменитых артистов было значительно меньше, но слава у любимых была такой мощной, что они буквально купались в обожании. Да и сам Иван Александрович Пырьев окружал артистов атмосферой редкой бережности и любви.
В дни съемок я просыпалась рано и не могла дождаться, когда же забегают по площадке люди, когда же начнется эта всеобщая лихорадка, подчиняемая только одному приказу: "Мотор!!!" Для меня это было непрекращающимся чудом, я всегда заранее приходила на съемки и наслаждалась всем, что там происходило.
Еще темно в нашей деревушке, только петухи поют, а я встаю сонная и бегу на площадку. Надеваю костюм Настеньки, сажусь в ожидании грима. Меня гримируют последнюю: сначала Марину Алексеевну Ладынину. М.А. Ладынина знаменитая советская кинозвезда, в то время жена Ивана Александровича Пырьева, что не мешает ему быть к ней моментами очень требовательным, раздраженным, но это раздражение может мгновенно смениться нежным воркованием. Не подумайте, что это какое-то семейное воркование, нет - это любовь к той девушке, которую играет Марина Алексеевна. Так он хочет взрастить в Марине Ладыниной ту женственность, хрупкость, которая так ему нужна в роли Наташи Малининой. И вот сейчас, играя на сцене и снимаясь в кино пятьдесят с лишним лет, я понимаю, как нам недостает подчас этой нежности, этого воркования. Да, логика, творческий навык, интуиция, знания нужны, но женщина расцветает не от этого, а от любви к ней. Сугубо рациональная работа никогда не даст тех плодов, что дает влюбленность в артиста, в его талант, в его особенности. Сейчас, когда я вновь, спустя многие годы просмотрела картину, я понимаю, что Иван Александрович пересластил нашу героиню. Но тогда, наблюдая его на съемках и репетициях, я радовалась, что есть на свете обожание, нежность, бережность, деликатность.
Думаю, что, прочитав слова "нежность, бережность, деликатность", кто-нибудь из киноактеров, знавших Ивана Александровича, рассмеется и скажет: "Какой он в этом рассказе "розовый", какой ангелоподобный. Разве это тот Иван Пырьев, которого иногда за глаза звали "Грозным"?" Да, тот! Хотя я его видела и грозным, и трепетала, слушая его мощный разгон за какой-нибудь пустяк. И не так безмятежно сложилась и моя дальнейшая творческая судьба благодаря его противоречивой, сильной натуре, которая могла повернуться и радужной, и темной стороной. Но это были мой первый фильм и мой первый режиссер.
