— Все проще… Надо сделать так, чтобы он увидел все три снимка, сделанных до операции на фоне хорошо знакомого ему хирургического кресла Аррибы. Привез?

— Не мыслил в этом направлении.

О, сколько людей на месте Песковского произнесли бы самым искренним образом: «Жаль», не думая о том, что в напряженных ситуациях одно только неосторожное слово способно надломить человеческую психику, погубить трудное дело… Хоть и не русская, а турецкая это поговорка: «Слово — серебро, молчание — золото», чти ее всякий ответственный мужчина!

— Ты принимаешь план?

— В принципе — да.

— Тогда послезавтра у тебя Арнульфо. Передашь фотографии. Будет вторник. Начиная с четверга все вечера жди моего звонка.

— С тем чтобы…

— С тем чтобы известить полицейского бригадира о готовящемся нападении на дом его брата.

— Ты убежден, что Уразов и компания пойдут на это?

— Зная немного его характер, не сомневаюсь.

— Начиная с четверга я дома.

— Тогда с этим решили. Теперь слушай. Судя по всему, готовятся террористические операции против советской миссии, прибывающей в Лиму. Извести через Ленца.

Николай Болдин

«Итак, одно мое подозрение подтвердилось. Советская миссия, направлявшаяся в Лиму, задержалась в Мехико, и, как только что известили газеты, «в связи с болезнью двух членов делегация была вынуждена вернуться в Москву».

Ха! Не я ли причина столь неожиданного заболевания?

Я сказал Томасу:

— Вообще-то красные дипломаты должны были бы поставить в церкви не одну свечку.

— Кому бы?

— Э… э… слишком много ждете от меня. Думаете, я так много знаю? Богу надо поставить свечки. Богу… прежде всего. Поглядите на Алпатова. Позеленел от злости. Подозревает, что кто-то выдал операцию.

— А вы не радуетесь тому, что не стреляли в соотечественников? Когда у меня был жив отец, я часто спрашивал себя, одобрил бы он тот или иной мой поступок?

Похоже, что Шмидт платил мне доверием за доверие. Он дал понять, что слышал о моем отце. И знает о его настроениях? Ясно, что Павел Александрович Болдин не одобрил бы поступка сына. Не содержится ли в вопросе намека на знакомство с отцом? Как оно могло бы завязаться?.. Стоп, Алпатов говорил, что в паспорте Шмидта есть монреальский штамп. А что, если…

О первом разговоре с Томасом я никого не известил. Подозрение, жившее во мне, нашло свое подтверждение. Было бы полезно встретиться с отцом. Сделать вид, что я «одумался», что меня тяготит жизнь и работа в центре и я, изменив свои взгляды во многом под влиянием отца, решил изменить и образ жизни. Но до этого надо поделиться некоторыми соображениями с Алпатовым. Пусть он посоветуется с кем надо и даст согласие на мой отъезд. Что-то подсказывает — поездка не будет бесполезной».

ГЛАВА VII

Встрече Николая Болдина с отцом предшествовал разговор между Алпатовым, Шевцовым и Матковскисом.

— Деликатное и сомнительное дело, Брониславс Григорьевич. Надо бы все взвесить. Есть много «за» и «против» — ведь Павел Александрович, догадавшись о подозрении, павшем на Шмидта, сумеет как-нибудь известить его. Дело лопнет.

— Николаю надо сыграть свою роль как артисту. Он имеет надежность.

— Вы знаете, у них был разрыв. Самый настоящий, — произнес Шевцов.

— Только Николай не слишком распространялся. Черта характера? А что еще? Пусть придет как блудный сын.

— Нам с вами решать, господа, больше некому. Нам. с вами и брать на себя ответственность за все возможные последствия. Ваши мнения?

— Ему надо ехать.

— Пусть едет.

Николай постарался проникновенно произнести эти слова: — Папа, здравствуй.

— Слушаю. У тебя проблемы?

То равнодушие, которое послышалось в этом «У тебя проблемы?», свидетельствовало: звонок не доставил радости.

— Есть одно дело, но не по телефону.

Долгое молчание в ответ. Николай почувствовал, как вспотела рука, сжимавшая трубку.

— В ближайшую неделю у меня достаточно много служебных дел, а потом уезжаю в командировку…

— Далеко, если не секрет?

Снова молчание.

— Монреаль и Квебек, — И словно бы через силу поинтересовался: — Что у тебя?

— Папа, я устал, устал от всего. Поздно, но начал понимать, кто из нас прав. Хочу многое сказать тебе, попросить совета… Хочу быть рядом с тобой.

— Буду ждать, Коля, — едва выдохнул Павел Александрович.

Видимо, тронули сердце Павла Болдина сыновние слова. Он любил сына, любил как только может любить одинокий человек, приближающийся к старости. Превратно понимаемое достоинство не позволяло сделать шаг навстречу. А теперь, когда этот шаг сделал сын…

Сотрудники давно не помнили Павла Александровича Болдина таким оживленным и гадали, что бы такое могло произойти с уважаемым, редко выдававшим настроение шефом. Он распорядился сменить всю мебель в доме, не трогая ничего лишь в кабинете, обновить кирпичную крошку, покрывающую аллею, которая вела к дому, а в конце дня, вызвав повара лучшего ресторана, долго сидел с ним за закрытой дверью.

И еще множество других дел успел сделать Павел Александрович за те дни, что прошли в ожидании Николая.

Павел Александрович приехал в аэропорт за час до прибытия самолета.

…Николай шел навстречу быстрым шагом, закинув на плечо плащ. Увидев отца, побежал. И Павел Александрович ускорил шаг. Он много раз видел эту встречу во сне: он шел навстречу сыну, но чужая, враждебная сила мешала ему вовремя поспеть, ноги наливались свинцом, он опаздывал, сын или исчезал или оказывался совсем другим человеком. А сейчас… Они обнялись, застыли, и один шептал: «Коля», а другой: «Отец, отец».

«Что бы ты ни услышал, что бы ни узнал, — сказал себе Павел Александрович, — ты всегда должен помнить, что перед тобой сын».

Павел Александрович безупречно водил машину, но сегодня ему не хотелось сидеть за рулем, он боялся, что мысли о дороге отвлекут, не позволят сосредоточенно вести разговор. Поэтому, усадив Николая на заднее сиденье и устроившись рядом, бесцеремонно поднял стекло, отгораживавшее одну половину кабины от другой. Спросил:

— Женат? Дети есть?

— Нет, папа, не женат. — Улыбнулся: — Ты поможешь найти мне невесту.

Дома, сидя с Колей за столом, вокруг которого бесшумно и вышколенно скользили нанятые официанты, и слушая негромкий рассказ сына о себе, Павел Александрович спросил:

— Сам пришел ко всему, Коля, или что-то послужило толчком?

— Я познакомился с одним новым сотрудником центра и проникся к нему уважением и симпатией. Тебе ничего не говорит имя Томас Шмидт? Я связан словом, что ты никому и никогда…

Тепло посмотрел Павел Александрович:

— Я рад, что нашелся человек, который помог тебе обрести себя… и меня тоже.

— Я знаю, ты знаком с ним.

— Выпей, Коля, выпей, ты сказал, я услышал.

— Папа, я полон сил. И планов.

Утром Николай исчез.

Поздней ночью Павел Александрович первый раз позвонил по телефону, который назвал ему Сидней. Трубку подняли тотчас, будто ждали звонка. Извинился и произнес фразу, о которой они условились:

— Пожалуйста, передайте моему другу, что мне надо переговорить с ним, — Не назвал ни себя, ни Сиднея. Но услышал в ответ любезное:

— Ваш друг постарается сделать это. Куда ему удобнее звонить — домой или в оффис?

— Буду ждать дома. Благодарю.

На рассвете услышал:

— Доброе утро. Мне передали вашу просьбу. Я далеко.

Болдин еще накануне продумал слово в слово все, с чего начнет разговор, что передаст Сиднею.

Он скажет о странном визите Николая не сразу, не вдруг и сделает это как бы между прочим. А сперва поинтересуется делами и планами Сиднея, пригласит в гости. Позволит себе поговорить о погоде. И только в конце даст понять, ради чего на самом деле звонил и разыскивал Сиднея. Но сейчас этот план, казавшийся таким разумным ночью, забылся сам собой. Сразу за «добрым утром» Павел Александрович произнес: