Но за три месяца кровопролитнейших боев союзникам удалось продвинуться вперед лишь на десять с небольшим верст. Каждая верста — 130 тысяч жертв, наступавшие теряли неизмеримо больше, чем оборонявшиеся Германский штаб сумел разгадать демонстративность артиллерийской подготовки союзников, место их предполагаемого наступления, подтянуть сюда новые силы, снятые с других участков фронта. Войска были отведены на вторые и третьи линии обороны, на этих линиях и остановились союзные войска, неся неисчислимые потери. Командование гнало пехоту в бой, но войска оказывались неспособными выполнить ни одной тактической и оперативной задачи.

А на другом, восточном конце Европы — редкий стратегический успех русских.

Брусилов начинал свое наступление почти за семьдесят дней до начала атак франко-английских войск вдоль реки Соммы. Аэрофотосъемка и разведка дали русским артиллеристам четкие цели, позволили в короткое время подавить многие из них. Вспомогательными ударами на различных участках фронта Брусилов сумел скрыть направление главного удара. К концу лета левое крыло юго-западного фронта продвинулось вперед на 120 километров. Неприятель потерял более миллиона убитыми и ранеными и полмиллиона пленными. Было взято 581 орудие и около двух тысяч пулеметов.

Англия и Франция поплатились сотнями тысяч жизней за то, что высокомерно не заметили примера, который показали брусиловцы.

Чем в конце концов поплатится Гитлер за то, что не признал и возможностей и сил России?

В книжном магазине Торонто Болдин купил три объемистых сборника исторических очерков о первой мировой войне, изданных в Лондоне, Париже и Берлине.

В течение месяца у него было любопытное чтение. Немецкие источники нигде не писали о поражениях германских войск, а только о случайных неудачах. Французские же и английские авторы превозносили только своих солдат, своих полководцев и почти совсем не вспоминали о полководцах и солдатах русских. На чужбине Болдин начал испытывать обостренный интерес к родной истории и к родному характеру. Говорил себе: «Почему, изучая национальную литературу и национальное искусство, мы не делали попыток фундаментально изучить русский характер? Ведь в этом изучении истоки многих понятий и представлений, не можем же мы, русские, довольствоваться исследованиями, которые пробуют посвятить русскому духу чужеземные путешественники. Англичане — те смелее. Распространили по миру анкеты с одним вопросом: за что вы любите и за что не любите англичан? И опубликовали ответы».

Тоска сжимала сердце и давила тяжелым грузом на плечи.

Что впереди?

Надежды на возвращение домой таяли.

Постигнув непростые, подверженные переменам законы рекламы, Павел Александрович выдвигался исподволь, но неотступно в ряды крупнейших ее организаторов. Болдины стали жить на широкую ногу.

Вместе с богатством в двухэтажный дом с атлантами у подъезда незримо вошла чужая женщина; она крала у Ксении мужа, его время, ласки, мысли. Павел Александрович все чаще звонил, чтобы предупредить — был там, а теперь иду туда-то. Раньше он имел привычку говорить, когда вернется домой, теперь по его интонациям — искательным, непривычным — Ксения догадывалась, где он на самом деле и почему рассказывает, где был, ибо знает ее привычку никогда не проверять… верить или делать вид, что верит мужу.

Ксения жила в плену воспоминаний. Раньше, когда они только приехали в Канаду, стремилась быть помощницей мужу, знала обо всех его заботах и делах. Как могла, старалась облегчить семье вхождение в новую, непривычную жизнь. Теперь же не с кем было поделиться. Любое слово, связанное с прошлой жизнью или с близкими, оставшимися в России, приводило Павла Александровича в ярость.

Николай, уже взрослый человек, продолжал жить своей, не понятной Ксении жизнью. От матери отошел давно и безвозвратно, не делал даже робкой попытки изменить что-либо в их отношениях, ничем не делился, ни о чем не рассказывал.

Новый год Ксения встретила в постели. Силы постепенно оставляли ее. Сопротивляться болезни не хотелось. Вокруг была пустота.

ГЛАВА V

Через месяц после выступления Черчилля в Фултоне состоялась встреча руководителей КАНАКО.

Председательствовавший Шевцов не скрывал настроения: — Господа, мы собрались в знаменательный час. Волею судеб наша деятельность приобретает особый смысл. То, во что все мы тайно верили, на что тайно надеялись и что совсем недавно казалось таким далеким, к счастью, становится явью. Союзники красной России, ослепленные блеском ее побед в завершившейся войне, не желали замечать угрозы, которая возникла над миром. Похоже, что теперь пелена спала с глаз. Господин Черчилль первым сказал: «Военному и идеологическому оружию красных Запад обязан немедленно противопоставить свое оружие, свои идеологические доктрины, свою сплоченность».

Полагаю, господа, ни у одного из нас не возникнет сомнения относительно серьезности подобного заявления. Резкий отклик Советов на речь лишний раз подтверждает, насколько Уинстон Черчилль попал в цель, как своевременно и злободневно его предупреждение Западу.

Я хотел бы поставить на рассмотрение вопрос, связанный с усилением и развитием нашей работы. Прежде чем высказать вам одну мысль, должен заметить, что она была самым тщательным образом провентилирована в авторитетных кругах. В Южную Америку хлынул поток наших союзников. Это, как правило, люди в расцвете сил, имеющие специальную выучку. Мы были бы недальновидными и ленивыми организаторами, если бы не попытались объединить наши действия… Мы вступили в контакт с одним из руководителей эмигрантского центра господином Алпатовым Петром Петровичем. Предстоит серия встреч, на которую наш комитет должен будет выделить своих представителей.

В письме, полученном от господина Алпатова, ставится вопрос о создании своего нового, современного в полном смысле слова антикоммунистического ядра… Его предлагают назвать Русским исследовательским центром. Среди городов, готовых дать ему кров, господин Алпатов выделяет Сан-Педро. И добавляет при этом, что согласен внести, солидный взнос в фонд будущего центра.

Сан-Педро не относится к числу крупных городов Латинской Америки, но и маленьким его не назовешь. Двести двадцать тысяч жителей, университет, фольклорный театр, арена для боя быков, где считают за честь выступить лучшие тореро Испании и Мексики, автомобильный завод, пивоваренное предприятие «Адамс» — вот лишь некоторые его достопримечательности.

Сан-Педро — четвертый по величине город страны, напоминающий на географической карте косынку, прицепленную для сушки к веревке-параллели. Сюда долетают лишь отголоски событий, потрясающих время от времени темпераментную столицу с ее частой сменой настроений, мод и правительств.

Каждый новый глава государства начинает первым делом честить на чем свет стоит своего предтечу, успевшего, как правило, сбежать, прихватив с собой в виде компенсации за моральный ущерб суммы, необходимые не только для того, чтобы «обеспечить будущее своей фамилии на два-три поколения», как не без ехидства писала местная «Хроника», но и собрать силы, способные свергнуть самозванца. Наполняясь благородным гневом, новый глава правительства засылал верных людей в сопредельное государство, чтобы заткнуть рот бывшему президенту, который объявлялся парламентом врагом конституции.

Делалось это как-то само собой, ибо за всю историю парламента не было случая, чтобы кто-нибудь позволил себе не согласиться с мнением нового президента. Заседали в парламенте люди проницательные и дальновидные, хорошо понимавшие, что значит вовремя сказанное «да» и какими неприятностями может обернуться произнесенное в тщеславном порыве «нет».

Очередной, девяносто третий президент Пиколи, пришедший к власти осенним днем 1948 года, объявил, что считает целью жизни искоренение коммунизма в своей стране и во всем мире. Уже на следующий день своего правления он объявил военное положение в столице, введя войска на территорию железнодорожного узла, где забастовали машинисты, кондукторы и стрелочники. Армия оперативно применила давно оправдавшее себя средство убеждения масс в виде слезоточивого газа; несмотря на это, забастовка продолжалась всю первую половину пребывания Пиколи в президентском кресле, а именно — девятнадцать дней. Среди мер, которые успел президент осуществить во вторую половину срока, был вердикт, узаконивавший деятельность Русского исследовательского центра. В связи с этим «актом дружелюбия» руководители центра, избравшего местом своего пребывания город Сан-Педро, преподнесли сеньору Пиколи самовар с надписью на серебряной пластинке: «Поборнику демократии». Самовар был хорош как фон для фотографирования, но тащить его с собой в эмиграцию, куда отправился сеньор Пиколи после тридцативосьмидневного пребывания в президентском кресле, было хлопотно и неудобно. Самовар и поныне пылится в подвале президентского дворца. И вряд ли кто-нибудь помнит, что он был пожалован именно девяносто третьему президенту — имя на пластинке не было обозначено, а кто из президентов не объявлял себя поборником демократии?