Кровь сочилась из носа, были разбиты губы, левый глаз плохо видел. Единственное, что сумел произнести Николай, это «Спасибо, братцы».

— Наш? Вот это да! Ну, о чем разговор!

Люди, говорившие друг с другом по-русски, аккуратно посадили Николая в «шевроле», стоявший неподалеку, и повезли его чуть ли не через весь город к знакомому доктору.

Еще по дороге Николай попросил одного из спутников вернуться за Дорой и проводить ее домой.

Николай позвонил матери и сказал, что задержался у новых знакомых, при этом вопросительно посмотрел на хозяина дома:

— Как назвать вас?

— Скажите, что вы в гостях у Шевцова Анисима Ефремовича, из Восточного института.

Когда Николай кончил говорить, Шевцов попросил у него телефонную трубку:

— Буду рад познакомиться с вами, госпожа Болдина. Мы тут умыкнули вашего сына. Знаете, маленькая русская компания, петербуржцы, встретили земляка. Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, если Николай немного задержится. Очень благодарен, — И, переведя взгляд на Николая, сказал, демонстративно окая:

— Господа, я думаю, у нас будет хороший вечер. А сейчас прошу познакомиться…

Шевцову можно было дать на вид лет сорок пять — сорок семь. Его напряженное, словно натянутое лицо, глубоко лежащие блеклые глаза выдавали натуру холодную и замкнутую. Однако чувство благодарности, шевелившееся в душе Болдина, заставило его сделать скидку на внешность — разве не бывает она обманчивой?

— Я счастлив представить вам своего друга господина Грибова Григория Андреевича, — произнес Шевцов и будто через силу улыбнулся.

У Грибова были резко завернутые уши и крутой лоб. Выглядел он моложе Шевцова года на четыре. Протянул для знакомства левую руку, правая была перебинтована: именно его хук в челюсть свалил мулата с ног. И вообще большая сила чувствовалась во всей этой дородной, устойчивой фигуре.

— Теперь нам осталось познакомиться со Львом Львовичем Нестеренко, — заокал Шевцов. (Болдин отметил про себя: Нестеренко лет около сорока, самый высокий в этой компании, хотя, впрочем, можно было бы добавить: «Самый угрюмый и молчаливый».) — После чего мы сможем, завершив с официальной частью, или, как говорят дипломаты, с протоколом, перейти к более приятной половине вечера, не так ли? — подмигнул Грибову.

Тот открывал бутылки.

— Кстати, что стало с верзилой? — поинтересовался Шевцов, — У него вряд ли сохранилось желание смотреть фильм, А впрочем, я благодарен ему. Возможно, если бы не он, мы бы так и не встретились и не познакомились. Так говорите, Николай Болдин? Не сын ли Павла Александровича? О, тогда я рад вдвойне. Павел Александрович — почтенный, уважаемый человек. Поверьте, я это говорю не ради комплимента. Так думают многие канадские русские.

— Или русские канадцы, — вставил Грибов, разливая по стаканам виски.

— Вам что?

— Водку с томатным соком, только совсем немного.

— Как хорошо вы сказали по-русски: «Спасибо, братцы». Англичанин скажет только: «Спасибо, братья», у них нет тех оттенков в слове «брат», которые есть в русском. Смотрите, по-нашему это и «братья», и «братцы», и «братишки». Ох, интересный все-таки язык! Какое же это оружие, какая это сила в руках тех, кто может им пользоваться свободно, — произнес Шевцов. — А эти английские артикли, я никак не могу к ним привыкнуть и вечно их путаю. Вернуться бы, братцы, в Россию хотя бы ненадолго. Пожить там, почувствовать кругом родную речь. Выпьем за наше знакомство.

— И за Россию, — прибавил Грибов.

Молча чокнулся Нестеренко.

— За знакомство, за Россию, — произнес Болдин.

Уже то было счастьем, что он спасен и что говорят с ним по-русски. Не часто выпадали на долю Николая такие минуты. С годами он начинал все больше понимать, какое это счастье — слышать, ощущать и чувствовать родную речь, и при этом сожалеючи думал и о себе, и об отце с матерью, и о других эмигрантах, которые вынуждены были сами себя наказать высшим наказанием: променять родные поля, песни, речь, родные радости и горести на то, чему учиться заново, да так и не научиться никогда. Но они бежали от большевиков, и этим сказано все.

— Чем занимаетесь, если не секрет, Николай Павлович? — спросил Грибов, нанизывая на вилку селедку с вареной картошкой.

— Пока учусь, подрабатываю немного. А вообще мечтаю стать моряком.

— Завидная профессия. Моряком торгового флота?

— Да, хочется мир посмотреть.

— А может быть, и себя показать? — спросил Нестеренко, открыв рот, кажется, первый раз.

— Да и себя показать не грех такому молодцу, — сказал Шевцов. — А по-русски говорите здорово. Ведь малышом из России… Небось от батюшки да матушки.

— Да, они постарались, чтобы я не забыл, — сказал, прикладывая к глазу мокрое полотенце, Николай Болдин.

Грибов разлил виски, налил Николаю водку, разбавил ее томатным соком:

— А теперь давайте выпьем за сегодняшний вечер, который, я в этом убежден, не останется бесследным, друзья.

Все пятеро подняли бокалы.

ГЛАВА IV

Так началось сотрудничество Николая Болдина и КАНАКО.

Ближе других по нраву ему был Шевцов, человек решительный и властный. Он все чаще посвящал нового знакомого в планы комитета. Знакомство перерастало в дружбу.

День своего рождения — двадцатипятилетие — Николай решил отметить в загородном ресторане. Не хотел обременять мать — та плохо себя чувствовала, и ей было бы не под силу исполнять обязанности хозяйки дома. С Дорой Николай расстался три месяца назад. Просто и безболезненно для обоих.

На вечер Болдин-младший пригласил нескольких русских эмигрантов, среди них был и Шевцов. Дурачились, пели, танцевали. Было по-домашнему тепло.

Возвращались в город ночью, в том состоянии, когда все друг другу кажутся милыми и приятными. Ночь оказалась холодной и ясной, как это бывает в мае, когда день уходит, унося с собой не только свет, но и ненадежное весеннее тепло. Николай поднял в машине стекло и включил отопление — оба были легко одеты.

— Хотите сделать доброе дело, Коля?

Это «Коля» прозвучало на редкость мягко.

Для Болдина вопрос не был неожиданным. Он знал, что рано или поздно покажет себя, завоюет доверие, сумеет стать в ряды активных членов комитета.

— Слушаю, Анисим Ефремович.

— Долго думали и советовались, прежде чем дать вам это поручение. Общество «Руки прочь от России» на будущей неделе празднует свое двадцатилетие. Собираются провести митинг. Вот мы и подумали, почему бы вам не попросить слова. Мы с Григорием Андреевичем составили примерный план выступления. Мне кажется, им можно было бы чуть-чуть испортить праздник.

Общество «Руки прочь от России» образовалось в октябре 1918 года. Основателями его были докеры, отказавшиеся грузить пароходы с оружием, продовольствием для белой армии и интервентов. Потом к ним присоединились металлурги, объявившие двадцатичетырехчасовую забастовку в знак солидарности с молодой Республикой Советов и протеста против вмешательства в ее дела. Общество разрасталось, крепло. Среди его членов становилось все больше писателей, художников, артистов и даже бизнесменов, понимавших, какие выгоды сулит вложение капиталов в развивающуюся экономику СССР.

Митинг проходил в кинотеатре «Эдисон», украшенном двумя флагами, на одном из которых был изображен кленовый лист, а на другом — серп и молот. В фойе развернули фотовыставку.

У входа в кинотеатр КАНАКО расставил своих активистов, раздававших антисоветские листовки. За полчаса до начала митинга собралось человек восемьдесят молодых людей, хором выкрикивающих:

— Долой красную заразу! Долой большевистских агитаторов! Свободу жертвам коммунизма!

Болдин-младший и Шевцов чинно прогуливались по фойе, ждали начала. В руке у Николая были свернутые трубочкой несколько страниц с текстом. Он испытывал тревогу (придется выступать перед враждебной аудиторией) и радость (его приметили, в его способности верят), смешанные с сомнениями (дадут ли выступить, а если и дадут, вдруг найдется человек, который оскорбит его; об этом невыносимо было думать; что ответить тогда, как поступить?).