— Не могу сказать точно, Юрий Николаевич. Многое было порушено, многое пришлось создавать на новом месте. Но в первые же мирные годы, как будто бы с новыми силами — откуда только они! — начали восстанавливать заводы и железные дороги, строить электростанции. А что касается Пути-овского завода, там, как и везде, от гудка до гудка — восьмичасовой рабочий день; людям дают жилье, и за него не надо почти ничего платить. Кроме того, у них санаторий, дома отдыха. И есть единая цель. Она-то и объединяет с чрезвычайной силой людей, дает ощущение оптимизма и уверенности в завтрашнем дне…

— Сколько я помню вас, дорогой Анатолий Трофимович, вы всегда были большим энтузиастом, загорались легко. Годы прошли, а привычка осталась?

— Не просто привычка — это желание понять умом, а если угодно, и сердцем то, что происходит в родных краях. Кроме того, я готовился к этому разговору. Знал, что увижусь с вами.

— И я знал тоже. Ждал.

— У нас должен быть серьезный разговор. Не знаю, удобно ли начинать его сегодня. Но меня просили об этом разговоре.

— Что ж, я готов.

— Скажу вам пока только два слова. Как и вы, я хорошо помню двадцать пятое августа.

— Такие дни в памяти до гробовой доски.

— Но от нас с вами зависит, чтобы это больше не повторилось.

— От нас с вами?

— Именно так, Юрий Николаевич. Пришла пора подумать, как могли бы мы с вами, и не только я и вы, а многие люди, обезопасить общую нашу родину от возможной беды… Фашисты разжигают идею реванша, переводят Германию на военные рельсы.

Они поднялись в кабинет Чиника. На стенах висели крупные карты полушарий, а полки были заставлены военно-морскими сборниками, книгами о далеких путешествиях; здесь можно без труда заметить многотомную «Историю» Карамзина, книги Татищева, Ключевского, Соловьева. В рамке недалеко от образов висел рисунок крейсера «Вещий Олег».

— Помнят многие, почему вы назвали сына именем австралийского крейсера… Прошло больше двадцати лет… Люди, которые меня сюда послали, хорошо осведомлены о наших с вами отношениях и о том, как я чтил и чту вас. Вот почему я здесь, вот почему так хотел бы рассчитывать на ваше доверие. Я должен поговорить о Сиднее.

— Сидней взрослый парень.

— Но прежде хотелось бы получить товарищеское ваше согласие. Хорошо понимаю, Юрий Николаевич, что рано или поздно придется завести разговор о Сиднее с супругой. Догадываюсь, как она привязана к единственному сыну. Но только прошу вас, до поры до времени не надо вспоминать о нашем разговоре ни с кем. Даже с Ингрид.

— Постарайтесь лучше узнать Сида. Парень он башковитый, смелый. Многое дал бы, чтобы оказаться на его месте, сбросить бы лет тридцать; можно было бы жить, далеко загадывая. И еще: есть одна просьба к вам, Анатолий Трофимович. Разыщите семью Сергея Ипполитовича Дурново. Узнайте, кто жив. И помогите, чем можете. Я навел справки, теперь принимают переводы в Советский Союз… хотел бы послать долларов двести, позаботьтесь, пожалуйста, чтобы этот перевод не был бы встречен в Севастополе неодобрительно.

— Обещаю, Юрий Николаевич.

Однажды в университет нанес визит солидный господин с галстуком-бабочкой и тростыо с серебряным набалдашником. Он был с почетом встречен в ректорате. Осмотрел аудитории и кабинеты, присутствовал на спортивном вечере, беседовал с преподавателями (как выяснилось потом, чтобы составить мнение о некоторых студентах), принял участие в рождественском богослужении.

Прожив в университете неделю, мистер Аллан, так звали гостя, изъявил желание побеседовать с несколькими студентами. Среди отобранных оказался и Сидней Чиник.

Мистер Аллан начал разговор на немецком языке и, судя по всему, остался доволен. Когда же он узнал, что Сидней владеет и русским, на его непроницаемом лице отобразилось подобие улыбки. Он довольно тактично расспросил о родителях и признался, что проделал много тысяч миль, чтобы отобрать из студентов двух-трех, а может быть, и одного молодого человека, достаточно подготовленного для ответственной работы. Что это за работа, мистер Аллан не счел необходимым говорить. Поинтересовавшись зимними планами Сиднея, он попросил набраться терпения, подождать месяца два — два с половиной до его возвращения. При этом добавил, что, если у Чиника возникнут финансовые затруднения, он может обратиться к его близкому знакомому (Аллан вытащил из бокового кармана заранее заготовленную визитную карточку: «Джаван Сингх, адвокат»), который будет знать о нем. О беседе мистер Аллан попросил никому не рассказывать:

— Это в ваших интересах. Вы взрослый человек и вызываете к себе доверие. — После чего произнес слова, не очень понятные Чинику: —А что касается вашего зрения… Может быть, это даже лучше.

В тот же день Сидней обо всем сообщил отцу. Тот подумал и сказал:

— Посмотрим, что он предложит. Интересно бы узнать, откуда этот господин.

Мистер Аллан возвратился гораздо быстрее, чем предполагал. Сиднея Чиника пригласили в кабинет помощника ректора. Здесь его ждали два незнакомых господина.

Первый из них беседовал с ним по-английски и по-немецки. Похвалил произношение. Второй, узнав, что Чиник умеет водить машину и фотографировать, произнес; «О’кей».

Потом начали подробно расспрашивать о родителях. По совету отца Сидней говорил «правду, одну только правду».

Его пригласили на специальные курсы с высокой стипендией.

Он ответил согласием.

Весной 1936 года, проучившись шесть месяцев на военизированных курсах (фото- и радиодело, криптография, «Современное положение в Германии и Европе», «Немецкие обычаи и нравы»), Чиник получил предписание вернуться назад и стать преподавателем истории в первых группах своей же гимназии. Ежемесячно на его имя в Лондонский банк переводилось 60 фунтов.

В начале лета того же года мистер Аллан встретился с Сиднеем и сказал:

— Через месяц на Багамские острова приедет одна семья из Германии. Отец — промышленник. Дочь — красавица. Я бы не взял на себя смелость просить вас подарить свою благосклонность несимпатичной девушке, хотя людям нашей профессии приходится идти иногда и не на такие жертвы. Вам надлежит жениться на юной красавице немке. Ни ее отец, ни сама она не знает об этом ничего. От вас потребуется искусство особого рода.

— Мне позволено задать вопрос? — спросил Сидней. — Я хотел бы знать, как далеко будут простираться мои обязанности перед вашей службой.

— Просто мы с вами теперь не принадлежим себе, господин Чиник. Определено, что вам предстоит работать в Германии. Женитьба на дочери добропорядочного немца… вам известны лучшие способы проникновения в страну, являющуюся потенциальным врагом Англии?

— Мне будет дано время на размышления?

— Ни для размышлений, ни для сомнений, мой друг. Наша служба требует человека всего — с его умом, нервами и сердцем. Поговорка «сердцу не прикажешь» не для людей нашей профессии.

Чиник-старший получил возможность известить Назима Рустамбекова о предложении Аллана.

Рустамбеков ответил, что желает Сиднею счастливой семейной жизни. И что одобряет выбор.

ГЛАВА VII

Сидней Чиник

«Летом 1936 года мистер Аллан сказал, что собирается на Багамские острова, и добавил, что я обязан ехать с ним.

Мама спросила, куда я и надолго ли. Я ответил, что у меня деловое свидание и вернусь скоро.

— Не нравятся мне такие деловые свидания, — произнесла она.

— Сидней парень взрослый, дадим ему немножко больше самостоятельности, — сказал отец. — Только пришли телеграмму, как доехал.

Примерно на четвертый день господин Аллан познакомил меня с семьей Рихарда Функа, владельца мюнхенского кафе «Серебряный кофейник». Вечер за «кингом», затем совместная прогулка на катерах, купание, ужин в ресторане, так же, как обычно завязываются знакомства на пляжах, непринужденно и довольно быстро завязалось и наше. Тот немецкий язык, который я получил дома и в детском саду (между прочим, в этот единственный киндергартен — «обучение на природе немецкому» — с охотой отдавали своих детей высокопоставленные сингапурцы), начинал служить мне службу. Элен, так звали дочь Функа, была стройной, миловидной и достаточно самонадеянной девушкой. Готовилась стать биологом, чтила Дарвина и охотно вступала со мной в споры относительно происхождения человека. При разговоре незаметно поправляла прическу, как делают обычно девушки, желающие понравиться.