— Впереди вас слава! — еще раз сказали Холивудченко. — Выход — сзади… А контора с кассой — слева… Пишите, пишите…

Однажды, месяца через четыре после этого, когда Холивудченко с новым сценарием проходил по окраинной улице мимо какого-то кино, внезапно оттуда высыпало полдюжины подростков и шумно преградило ему дорогу.

— Кто идет? Сгинь, гордый наглец Холивудченко, разрушающий любовь!

— Куда же я сгину, ребятки, — робко пробормотал Холивудченко. — Кругом грязь, а я без калош.

— Ах, получай тогда, собака, возмездие за дерзость! — раздался восторженный подросточий выкрик, и Холивудченко, со сбитой камнем шапкой, слетел на тротуар.

С торжествующими криками подрастающее поколение исчезло, а когда Холивудченко кряхтя поднялся, какой-то проходящий мимо гражданин с керосиновым бидоном соболезнующе заметил:

— Всегда так. Насмотрятся босячьих картин, а потом хулиганят… Спинку почистите, гражданин…

— Бандиты, — проворчал Холивудченко. — И кто только ставит такие картины… — и под наплывом обиды и злости крикнул в темноту: — И какие только идиоты пишут такие сволочные сценарии!

А когда поднял кверху глаза, прочел над входом в кино:

— «Кровавый чижик, или Пистолет и слава» — детская картина, сценарий Е. Холивудченко, постановка…»

Холивудченко обиженно чмокнул губами. Немного постоял и вдруг резко зашагал дальше. Надо было торопиться: в левой руке он держал новый детский сценарий — «Жуткая бабушка, ее неустрашимый козел и несознательные волки»…

Человек и курорт

Человек — как забытый клад в степи: копнешь верхний слой, а за ним столько разных сокровищ и сокровенностей, что дух захватывает… Чего только нельзя найти в прошлом незамысловатом человеке?..

На себе я это испытал в прошлом году, когда какой-то незнакомый доктор — да будет презренно имя его! — посмотрев на меня поверх широких очков, начал перечислять все те широкие возможности, которые таит мой организм. По его точному и беспристрастному подсчету оказалось. что передо мной блестящий выбор недорогих и обеспеченных путей для крематория: печень, почки, кишки — словом, все то, что я мог скопить за долгую трудовую жизнь, все это вопиет или о крематории, или о курорте.

— А главное, — наставительно добавил доктор, — у вас неправильный обмен веществ. Знаете вы, что это такое?

Этого я не знал… Очевидно, что-то вроде шумного базара внутри, где почки обменивают на легкое, две толстых кишки на одну слепую, а грудобрюшную преграду стараются всучить за заднюю желудочную стенку. Чувствовать внутри себя все эти коммерческие и, наверное, не всегда честные операции довольно противно, и пришлось согласиться перевезти все это неправильно обменивающееся вещество на юг.

В первый же день моего приезда на курорт местный врач сердито сказал, что я должен что-то пить натощак большими порциями.

— Доктор, — вежливо ответил я, — если это коньяк, то только после завтрака. Мне этот метод лечения нравится. Выясните только, позволяет ли мой организм закусывать лимоном в сахаре. На свой страх я боюсь это брать.

Оказалось хуже. Пришлось пить какую-то воду, которая напоминает своим вкусом детский заводной волчок, неосторожно проглоченный рассеянным человеком: она царапала внутри, била в нос и вызывала смутную тягу к безвременной кончине.

— Доктор, — печально попросил я. — нельзя ли лучше смазывать меня чем-нибудь снаружи, чем заставлять пить эту самую воду? Мне кажется, что от этого водопоя мои вещества начали меняться с ужасающей быстротой…

Доктор выслушал меня с таким видом, как будто я ему рассказывал не о себе, а о покойном управдоме.

— Теперь вы будете купаться.

— Спасибо: конечно, это не выход из положения, но все-таки это не внутреннее.

— Четыре раза в день. Семь минут в пять утра, одиннадцать минут в семь утра, пятнадцать в четыре и десять в шесть. Поняли?

— Боюсь, что спутаю, доктор. Придется брать с собой в воду большие стенные часы.

— Будьте серьезны. Помните, что у вас неправильный обмен веществ.

— Помню. Еще как помню! Даже в блокнот записал, чтобы не забыть.

Я начал купаться. В то время как другие спали, как молодые телята в июле, я уже лез в холодную воду, с отчаянием следя, когда пройдут назначенные семь минут. Позже, не допив кофе, я уже лез в море с настойчивостью престарелого тюленя. Я возненавидел воду до мигрени. Толстый взрослый человек, у которого немало жизненных забот и неприятностей, барахтающийся в зеленом купальном костюме около берега под назойливые насмешки прибрежных мальчишек, — печальное, незабываемое зрелище…

— Доктор, — взмолился я, — я уже весь сырой, как подвальная квартира. Я насквозь просолен: меня, наверное, можно подавать в качестве закуски в пивной… Выньте меня, пожалуйста, из воды — не могу…

Доктор вынул меня, но тут же спохватился и отдал распоряжение:

— А теперь гулять… Гулять, гулять…

— Пешком? — с ужасом в глазах переспросил я. — Долго?

— А вы как думали?

— Думал, только до вокзала. А там на поезд и обратно в Москву.

— Помните, что…

— Знаю, помню: обмен веществ. Неправильный. Куда прикажете лезть: на гору, в гору, в долину, в песок, в болото? Говорите, доктор. — я все вытерплю. Пользуйтесь!

Две недели я вел себя, как сумасшедший козел. Я скатывался с каких-то гор на острые камни и отдыхающих курортников. С «Известиями» в руках я прыгал на выступы, мучительно стараясь походить на серну, Я влезал куда-то наверх в тридцатиградусную жару, оглашал стонами и нехорошими словами мирные окрестности, наполненные комарами и молодыми людьми.

— Доктор, — в изнеможении заявил я через две недели. — во мне уже нет ничего человеческого. Меня примет любой зоопарк или, в худшем случае, лучший ботанический сад: я черный извне, соленый изнутри, я могу прыгать с кустов на деревья, я могу скатываться, как скала…

— А как обмен веществ? — полюбопытствовал он с видом человека, рассматривающего перекрашенные брюки.

— Вам виднее, доктор, но мне кажется, что обмен, быть может, и есть, и, может быть, даже исключительно правильный, но самих веществ уже нет… От такой жизни и из слона все вещества выйдут, а я только скромный беспомощный литератор… Доктор, пустите меня в Москву, у меня жена, дочь, книги… Я буду бегать там по издательствам, сидеть по семи минут в соленом растворе и глотать какую угодно опасную жидкость, вплоть до нефти, только пустите…

Через два дня я сидел в поезде. Железная дорога — удивительно целебное средство, — медицина этого случайно еще не заметила. Я ел на каждой станции, спал на верхней полке, читал еженедельники и чувствовал, как поправляюсь на каждом полустанке.

В Москве, добравшись до своей комнаты, я заперся на полторы недели и лежал, как удав на солнце. Два примуса, выбиваясь из сил с утра, жарили для меня большие куски черного мяса. Медленно, но верно я поправлялся.

— На вас прекрасно подействовал курорт! — с завистью говорили мне.

— Курорт? — бледнея, переспрашивал я. — О да, курортная жизнь изумительна… Но только переменим тему разговора: мне еще опасно волноваться…

Неудача профессора Выпуклова

От шума колес на улице дрожали реторты на полках и колебались разноцветные жидкости в колбах. Синеватый электрический свет заливал всю лабораторию. Профессор Выпуклое и четыре его ассистента, умные молодые люди, знающие почти весь энциклопедический словарь до буквы П, работали, наклонясь над большим, покрытым белой клеенкой столом, на котором лежал помбух Завивалов, весь разрезанный на составные части, как корова на стенных рисунках в сельских школах.

— Сшивайте, сшивайте, молодые люди, — волновался Выпуклов пощелкивая большими узкими ножницами, — и помните, что создание Нового Человека из старого организма — величайшая и трудная задача…

— По-моему, патрон, — робко предложил один из ассистентов, вынимая сантиметр, — следует значительно уменьшить желудок… Человек, вмещающий в себя и завтрак, и три обеденных блюда, и ужин, и бутерброды из театрального буфета, не может быть Новым Человеком…