III
Когда я посмотрел на лошадь, я сразу понял, что мы оба вовлечены в невыгодную сделку. Я не понимал, во имя чего я должен сесть верхом на беззащитное, покорное своей судьбе животное: лошадь, со своей стороны, тоже, вероятно, смотрела на это как на неблаговидный поступок, рекомендующий меня с худой стороны.
— Ну, что же вы… садитесь!..
— Лошадь не кресло. — хмуро бросил я в сторону, — сразу не сядешь… Потом, как же я сяду… Высоко…
— Ах. Господи… Вот человек-то… Да вы станьте вот на тумбочку, потом приподымите ногу, и все…
— Да как же я стану, — с огорчением вырвалось у меня, — тумбочка здесь, а лошадь за три сажени…
— Подведите.
Я в нерешительности остановился.
— А куда поедем? — пытаясь немного оттянуть время, спросил я. — А?
— Доедем на первый раз до станции… Верст восемь…
«На первый раз, — мысленно вздохнул я, — к концу лета на другой материк, очевидно, ездить заставит…»
— Когда сядете, берите узду крепко в руки, а ногами обхватите покрепче лошадь. Поняли?
Я с большим удовольствием прогнал бы от себя это животное, чем обнимать его, хотя и таким рискованным способом. но все-таки мне удалось взгромоздиться на лошадь и исполнить все в точности.
— Держитесь?
— Держусь, — боязливо оглянулся я назад, — только зачем оно хвостом машет…
— Кто — оно?
— Да животное это…
— Едем, будет болтать глупости…
Я решительно не знал, что нужно сделать для того, чтобы лошадь поехала. Отсутствие рычагов, руля или каких-нибудь других приспособлений сразу сделало лошадь совершенно непонятным, загадочным для меня существом. Заставить ее двигаться путем личного убеждения я все равно не смог бы, поэтому я решил просто ударить ее кулаком в бок. Лошадь повернула голову немного вбок, посмотрела на меня неопределенным взглядом и взмахнула хвостом.
— Послушайте, — нетвердо произнес я, — она не едет.
У меня даже мелькнула мысль, что, может быть, здесь вопрос самолюбия, лошадь откажется везти меня, и эта мерзкая прогулка отложится до еще более неблагоприятного случая.
— Поводья натяните, — со смехом сказала Ариадна Сергеевна. — Hy!
Лошадь действительно пошла, решив, очевидно, что у нее еще останется много времени, чтобы сбросить меня в какую-нибудь канаву.
IV
В течение первых десяти минут Ариадна Сергеевна добросовестно исполняла свои педагогические обязанности.
— Не держитесь за гриву, — заботилась она, — и за седло не держитесь… Зачем вы сползаете набок?.. Да вы не бойтесь… Ай, что вы делаете… Разве можно кричать лошади в ухо… Трясет? Ничего… На пятый раз и не заметите, привыкнете…
Я уже перестал рассчитывать на благополучный исход прогулки. Тем более, если бы мне и предложили сесть отдохнуть, вряд ли я смог бы сделать это с удовольствием для себя: седло в этом отношении сыграло весьма неблаговидную роль…
Лошадь — и я ее вполне понимаю — делала все, чтобы отравить мне спокойное состояние. Она с удовольствием перепрыгивала каждую канавку, математически высчитывая, на какую сторону я должен при этом отлететь. Иногда она резко останавливалась, предоставляя мне широкую возможность перелететь через голову.
— Вот приучитесь, — ободряла Ариадна Сергеевна. — мы кавалькаду устроим…
— Устроим сейчас, — охотно предложил я, — вы поедете, а я слезу и пойду пешком… Хорошо?..
— Это не кавалькада, — засмеялась она.
— А что же, по-вашему — кавалькада… чтобы меня еще к лошадиному хвосту привязали и по полю волокли… Да?
Около станции мы остановились и стали дожидаться поезда… Я с завистью подумал о людях, которые благоразумно избрали другой способ передвижения: лошадь, очевидно, была другого мнения, потому что с первым же появлением паровозного дымка она тревожно насторожила уши и стала проявлять признаки явного беспокойства.
— Она чего-то хочет… Лошадь эта, — тревожно сказал я, — ей-Богу, не знаю.
— Смотрите, чтобы не сбросила, — спокойно ответила Ариадна Сергеевна, — поезда боится… Я знала одну лошадь. которая даже от велосипедных звонков…
Может быть, у той лошади была своя интересная для любителей история, но мне. к сожалению, не пришлось дослушать ее, потому что другая лошадь, с которой сейчас было связано мое существование, куда-то резко попятилась, зафыркала, снова забила хвостом и. с отчетливым стремлением остаться в одиночестве, бросилась в сторону. Очевидно, наши дороги не сошлись: она бежала обратно. а я. не успев даже выразить своего совершенно справедливого негодования, ощутил под собой какую-то липкую грязь и бутылочные осколки…
Первое, что донеслось до меня, это был бешеный истерический смех Ариадны Сергеевны:
— Упал… А… а… упал… Вот упал… Свалился… Ох-ха… хо… Упал…
Я не стал отвечать, пользуясь очевидностью факта, тем более что его могли засвидетельствовать и ранние пассажиры со станции, которым все случившееся казалось необычайно веселым.
V
При первой же встрече со мной Ариадна Сергеевна протянула руки, посмотрела в глаза и вдруг затряслась от бурного, ничем не сдерживаемого смеха.
— Не могу… Не могу… Упал… Как упал!..
Она произнесла это последнее с такой гордостью для меня, что я даже покраснел…
— Не сердитесь, голубчик, — перестав смеяться, сказала она, — это всегда так бывает… Ну, если не хотите кататься, будем так на воздухе… Есть, наконец, спорт, ходьба…
— Спорт, ходьба? — с горечью спросил я. — Для здоровья? Да?
— Ну да… Чего же вы такой?..
— Такой? А вот почему… Вы хотите, чтобы я играл в футбол?.. То есть, иными словами, чтобы меня повели на какую-то площадку, уронили на землю и стали бить грязным мячом по голове? Да? Вы хотите, чтобы я ходил пешком мимо каких-нибудь огородов и дрался с собаками или мок под дождем за десять верст от своей дачи?.. Да? Так я вас понял?..
— Да, но здоровье, — пробормотала она, — вы такой…
— Городской, затхлый?.. А то. что я себе руку вывихнул, — это не затхлый?.. Нет. вы говорите!..
— Ну, как знаете, — обиженно сказала Ариадна Сергеевна, — для вас же…
Больше мы с ней не встречались, и я совершенно оставил всякие заботы о здоровье. Может быть, поэтому, когда я приехал в город, врачи сказали, что я прибавил на одиннадцать фунтов и что мне можно снова садиться за работу…
1915
Шаблонный мужчина
Когда все столпились в передней и стали искать калоши, я воспользовался случаем и, наскоро попрощавшись с кем-то из незнакомых гостей, вышел на лестницу.
— Арсений Петрович… Вы куда? Нет, нет… Так нельзя.
Я оглянулся и почувствовал, что рабочая ночь пропала.
— Нет уж, вы кого-нибудь проводите, — мило улыбнулась хозяйка. — хотите Нюрочку?..
— Пожалуйста, — кисло сказал я, — дайте Нюрочку.
— Анну Петровну, — поправил чей-то мужской голос сбоку, — разрешите представить: моя жена Анна Петровна… Я, видите ли, остаюсь в банчок смазаться, а уж если вы будете так добры…
Анна Петровна окинула меня быстрым взглядом, всунула в капор голову и лизнула хозяйку в губы.
— Едемте… Как вас… Арсеньев?
— Арсений Петрович, — сдержанно ответил я, — Саламин.
— Это что такое — Саламин?
— Фамилия моя, — сухо ответил я, — Арсений Петрович.
— Ах да, да… Мне о вас говорила Катя. Это у вас жена в тифе лежит? Как жалко…
— Нет. Благодарю вас. Я не женат.
— Вы настройщик? Да? Мне Катя тоже говорила.
— Врет ваша Катя, — холодно возразил я, — я журналист.
— Ах вот как… Это интересно… Стихи пишете?..
На улице не было ни одного извозчика, и мы пошли пешком. Анна Петровна шла, опираясь на мою руку.
— Удивительные эти мужчины, — говорила она, смеясь, — вот сейчас видели эту толстую даму в бархатном? Нет? Ну, вот которая мне о своей квартире рассказывала… Она сейчас хотела, чтобы ее кто-нибудь проводил, — так ведь никто не согласился… А нам, у которых рожица смазливая, стоит только захотеть, и все побегут… Вот вы, например, пошли бы ее провожать?..
