– Зовите меня просто Гастон, – учтиво откликнулся Ковальский и снял шляпу. – Моё старое сценическое имя – всё, что у меня осталось.
– Понимаете, Гастон, Виолу убили третьего дня.
– В самом деле!.. – воскликнул Ковальский и привалился к стене. Тросточка выпала из его руки и покатилась по полу. Директор подхватил его под локоть.
– Воды?
Ковальский посмотрел на него затуманенным взором.
– Виолу… – пролепетал он. – Кто бы мог подумать!
Если он и не выступал когда-то в варьете, актёрские способности у него в любом случае имелись.
Директор подобрал его трость и вложил ему в руку.
– Пройдёмте ко мне в кабинет, – сказал он, – выпейте бренди. Меня зовут Фрэнк О’Брайан.
Усадив Ковальского на диван, он закрыл дверь на задвижку и вынул из тумбочки бутылку. Разливая бренди по стаканам, он обернулся через плечо.
– Тоже, значит, были её поклонником? Неудивительно, такая женщина… Ладно, помянем.
– Не могу поверить, – всхлипнул Ковальский, сжимая в руке стакан. – Кто? Кто её убил?
– Жена этого вшивого баронета, который за ней увивался. Надеюсь, аристократок тоже вешают.
Ковальский, давясь слезами, проглотил полстакана бренди.
– Ох, Виола! Прыгнула на свою голову в постель к баронету… Конечно, у него имение, деньжищи и всё такое…
– Ревнуете покойницу, Гастон? – директор залпом допил бренди и налил себе ещё. – Ужас в том, что её убили зря. Между ними ничего не было.
– Да ну, – недоверчиво хмыкнул Ковальский. Директор придвинулся вместе с креслом к нему.
– Можете мне поверить. Случилось глупое недоразумение… чудовищно глупое. Бедная малышка!
Заметив на подоконнике стопку афишек, Ковальский взял их и принялся перебирать.
– Бедная малышка, – повторил он вслед за О’Брайаном, рассматривая листки. – Вы позволите мне взять что-нибудь на память?
– Из этого – что хотите, – сказал директор. – Они уже никому не понадобятся.
– Это её последняя программа? – спросил сыщик. Директор кивнул.
– Да, то, с чем она выступала в течение последнего года. Три потрясающих сольных номера – джига, фламенко и танец живота.
– Хммм, – протянул Ковальский, глядя в афишку. – Здесь есть и второе отделение.
О’Брайан хихикнул.
– Естественно.
– А во втором отделении, верно, как водится, было что-то особенное?
Слово «особенное» Ковальский произнёс так, что О’Брайан засмеялся нервным смешком.
– Ценю знатоков, – ответил он. – Ну конечно, у нас была особая приманка. Секретный номер «Шекспировская ночь». Виола в нём была неподражаема. Она танцевала чечётку в мужском костюме, а потом раздевалась. Публика на месте сходила с ума.
– Ага, – сказал Ковальский. – А кто этот Себастьян, который указан рядом с ней в программе?
– Ревнивый вы человек! Это сценический псевдоним её брата, Мартина Харди. Первую часть чечётки они исполняли вдвоём.
– Мне следовало догадаться, – вздохнул Ковальский. – Конечно, раз Шекспир… Когда мы виделись последний раз, её брат был ещё маленьким, и я не подумал, что он может выступать. Ведь сейчас ему шестнадцать?
– Семнадцать. Виола на восемь лет старше… была старше.
– Была! – Ковальский шмыгнул припухшим носом. – Не могу привыкнуть к этому слову.
– Ещё бренди?
– Ах нет, спасибо. Так можно я заберу эту афишку?
– Я же сказал, берите хоть все.
– А фотокарточки её у вас не осталось?
– К сожалению, здесь нет. У Мартина надо спрашивать, но сегодня его не будет. Номер отменили.
Он поднялся с кресла и положил руку на плечо Ковальскому.
– Чем мне вам помочь? Если вы не против переночевать в гримёрке, то я вам дам адрес Мартина, и утром вы сходите к нему. Он живёт недалеко, но сейчас наверняка где-то шляется, его не застать.
– Сердечно благодарю, – заявил Ковальский и крепко обнял директора. – Я никогда не забуду вашей услуги.
Если бы директор мог знать истинный смысл последней фразы, он вряд ли бы рискнул помогать тому, кого называл Гастоном.
6
Утром в гостиницу «Лиса и фазан» пришла телеграмма, заставившая её адресата немало поломать голову. Значилось там вот что:
СВЯЖИТЕСЬ ЛОНДОНОМ НАСЧЕТ МАРТИНА ХАРДИ ТЧК БУДУ ДВУХЧАСОВЫМ ПОЕЗДОМ ТЧК КОВАЛЬСКИЙ
Всё, что понял из этого инспектор – это что брат Виолы Харди, по-видимому, имел какое-то отношение к делу. Но что имел в виду Ковальский? Что Харди соучастник преступления или что он знает какие-то факты, касающиеся отношений его сестры с сэром Реджинальдом? Уж не он ли послал Виолу в Фервуд, когда там находилась разгневанная леди Фицрой? Как жаль, что на квартире брата и сестры не было телефона, а то бы, может статься, вскрылись бы важные обстоятельства предыдущих дней.
Солгрейв ещё размышлял над телеграммой, когда в номер снова постучали. За дверью оказался курьер, державший плотно заклеенный коричневый пакет.
– Вы будете инспектор Солгрейв?
Инспектор предъявил удостоверение, расписался и несколько секунд стоял с пакетом в руках, слушая удаляющиеся шаги курьера в коридоре. Хотя на пакете не было обратного адреса, он догадывался, кто мог его прислать. Достав перочинный нож, он распорол коричневую бумагу. Внутри был всего один предмет – картонка с наклеенными фотографиями.
Фотографий было две. На первой была, несомненно, Виола Харди, снятая в полный рост вместе со своим братом – невысоким юношей с мягкими чертами лица. Они стояли рядом на ступеньках какого-то здания, Виола прислонилась к балюстраде, а Мартин изображал танец, отставив ногу и выбросив в сторону руку с зонтиком. На второй фотографии была одна Виола в мужском костюме…
Или нет. Странная форма карточки, поза фигуры – точно та же отставленная нога, точно та же рука с зонтиком, – говорили о том, что второй снимок вырезан из копии первого. Солгрейв поднёс картонку к самым глазам. Голова Виолы была приклеена к туловищу Мартина… но нет, он ошибся. Голова Мартина была на месте. В обрамлении подклеенной к ней причёски Виолы.
– Дьявольщина, – вслух сказал Солгрейв. Причёска (впрочем, она была париком – инспектор вспомнил запись в деле) подчеркнула фамильное сходство, которое в обычных условиях не так бросалось в глаза. Разумеется, лица были всё же не одинаковы, но человек, малознакомый с сестрой и ни разу не видевший брата, мог запросто обмануться.
Итак, садовник не лгал. Кто-то действительно вышел из парадного в 19.20, когда настоящая Виола была уже мертва, и этим кем-то был её брат Мартин в платье и парике. Имел ли он отношение к убийству, или его лишь заставили сыграть роль Виолы – в этом ещё предстояло разобраться.
Смысл телеграммы стал ясен инспектору, и он спустился вниз позвонить в Лондон и передать распоряжение об аресте Мартина Харди.
В промежутке между обедом и чаем Солгрейв не поднимался в номер. Он остался в трактире ждать Ковальского. Наконец тот появился, улыбаясь во весь рот и прижимая к себе охапку каких-то свёрточков.
– Добрый день, инспектор! – объявил он. – Вы получили мою телеграмму?
– Получил, хотя понять её было трудновато. Вы хотели, чтобы я отдал приказ арестовать Харди?
– Разумеется. Я не был уверен, что пакет успеет прийти к вам вовремя, и решил отправить ещё и телеграмму. Только на телеграфе у меня не приняли текст со словами «арестуйте Мартина Харди». Пришлось выкручиваться…
– Ясно, – сказал Солгрейв. – А это что? Улики?
Он кивнул на занятые руки Ковальского.
– Ах, это, – на лице сыщика сквозь пудру проступила краска. – Зашёл в пару магазинов в Лондоне. Носки, рубашки, мыло и всё такое… Не знаю как вы, а я не люблю путешествовать с одним станком «Жиллетт» в кармане.
– Носки вам не помешают, – рассмеялся Солгрейв. – Что вы теперь намерены делать?
– Навестить леди Фицрой, – ответил Ковальский. – Но вначале хочу попросить вас ещё кое о чём.
– О чём же?
– Позвоните Бишопу и скажите, что он должен вызвать на допрос сэра Реджинальда. Потом отправляйтесь к ним в участок и задайте этому джентльмену один вопрос. А именно, что ему известно о Мартине Харди.
