И все видят, как он устремляется к судьям и, заливаясь слезами, бросается в объятия Малеструа.

Прерванное слушание возобновляется после полудня. Успокоившийся и преобразившийся, Жиль заявляет о своем подчинении суду:

— Я признаю полномочными судьями на моем процессе епископа Жана де Малеструа, фискала Жана де Блуэна и его помощника Гийома Шапейона, кюре прихода святого Николая, равно как заседателями на нем Гийома де Малеструа, епископа Майского, Жана Прижана, епископа Сен-Брие, Дени Лоэри, епископа Сен-Ло, и Жака де Понкоэдика, официала Нантского собора.

«Я смиренно прошу у них прощения за оскорбления и обидные слова, в ослеплении сказанные мною в их адрес».

После такого заявления, сделанного тихим и монотонным голосом, судейские колпаки, митры, кардинальские шляпы и скуфейки зашевелились и склонились друг к другу: господа судьи совещались. Затем Жан де Малеструа объявил:

— Во имя Господа, твои судьи даруют тебе прощение, коего ты просишь.

— Значит, отлучение снято? — пожелал уточнить Жиль.

— Указ о твоем отлучении, коим покарали тебя, отменен. Ты снова принят в лоно нашей матери Церкви.

Последние слова епископа, казалось, вернули его к жизни. Он встрепенулся и с высоты своего роста окинул взором присяжных, сидевших напротив, словно нанизанные на вертел каплуны.

— Со своей стороны, — произнес он, — я признаю абсолютную достоверность чудовищных показаний, имеющихся против меня. В донесениях свидетелей, сделанных устно или письменно, нет ни единой подробности, которая бы не заслуживала доверия. С тех пор как Христос умер на кресте, взяв на себя все грехи мира, ни одно существо не было отягощено столькими преступлениями. Поистине я самый омерзительный человек, который существовал когда-либо. Вина моя безмерна.

В этом признании было столько гордыни, что судьи почувствовали себя еще более униженными, нежели накануне, когда Жиль осыпал их градом оскорблений. Малеструа наклонился к Блуэну.

— Он приравнял себя к Сатане! — шепнул он ему.

— Вот почему, — продолжал Жиль, — я заклинаю вас приговорить меня без сожалений и проволочек к самому тяжкому, какое только существует, наказанию и убежден, что за мое нечестие оно все равно будет слишком легким.

«Но в то же время я умоляю вас молиться за меня, и если милосердие вам не чуждо, любите меня, как мать любит самого несчастного из своих детей».

Отныне Жиль, одеревенелый и неподвижный, словно статуя, присутствовал на бесконечном шествии свидетелей, каждое слово которых камнем падало на его голову. Сначала это были родители юных исчезнувших жертв, как-то:

Николь, жена Жана Юбера из прихода Сен — Венсан:

У меня был сын по имени Жан, четырнадцати лет. В Нанте, когда там пребывал сеньор де Ре, к нему подошел некто по имени Спадин, проживавший вместе с указанным сеньором де Ре. Этот Спадин дал ребенку каравай, который мальчик принес домой со словами, что сеньор де Ре пожелал взять его к себе. Мы ответили, что не возражаем. После чего ребенок уехал вместе с этим Спадином и больше никогда не появлялся. Мой муж, Жан Юбер, ходил в замок Ласюз, чтобы узнать у Спадина о судьбе маленького Жана. Первый раз Спадин ответил ему, что он ничего не знает. Второй раз он отказался говорить с Жаном Юбером.

Жан Дарель из прихода Сен-Северен:

Больше года назад, когда я был болен и лежал в постели, Оливье, которому тогда шел восьмой год, играл с другими детьми на Рыночной улице. Был день святого Петра, Оливье домой не вернулся, и больше его никто никогда не видел.

Жан Феро и его жена:

Два года назад, в день святого Иоанна Крестителя, Реньо Донет, теперь уже покойный, нанялся к нам для обучения ремеслу булочника, и сын его, двенадцати лет, приходил помогать ему сажать хлебы в печь. Но мы не раз замечали, что когда мальчик узнавал, что в город приехал сеньор де Ре, он бросал хлебы и убегал из пекарни в дом вышеназванного сеньора де Ре. Но мы не знаем, что он там делал. И вот однажды, мы точно не помним когда, мы увидели, как он уходит, и с того самого дня мы больше ничего о нем не слышали.

Андре Барр, сапожник, проживающий в Машкуле:

Еще на Пасху я услышал, что пропал сын моего друга Жоржа Лe Барбье. Последний раз его видели, когда он собирал яблоки возле замка Машкуль. Кое — кто из соседей предупреждав Жоржа Лe Барбье, чтобы тот не разрешал сыну ходить к замку, ибо ходили слухи, что в Машкуле ели маленьких детей.

Жанна, вдова Эмери Эделена, проживающая в Машкуле:

У меня был сын восьми лет, он ходил в школу, был очень красивый, очень чистоплотный и очень способный. Он жил со своей бабушкой возле замка Машкуль. Он пропал, и я не смогла узнать, что с ним стало. Примерно в то же самое время пропал и сын Руссенов, и еще сын Жедонов. А недели две спустя пропал также сын Масе Сорен. Так как многие слышали мольбы о помощи, то решили, что мальчики были отданы в качестве выкупа за мессира Мишеля де Силле, схваченного англичанами, которые потребовали за него двадцать четыре ребенка мужского пола.

Тома Эзе и его жена, проживающие в Машкуле: Мы люди бедные, а потому в Троицын день послали одного из наших сыновей, десяти лет, просить милостыню в замок. Мы больше его не видели и не имели никаких известий о нем, кроме одного: дочка соседа, которая в тот же день просила милостыню в замке, рассказала, что сначала хлеб раздали только девочкам, а потом какой-то слуга сказал мальчикам, что если они пойдут с ним, то получат еще и мясо. Она видела, как те пошли.

Перон Лоссар, проживающая в Ла-Рош-Бернар: Два года назад в сентябре месяце сеньор де Ре, проездом из Ванна, остановился в гостинице Жана Колена, что напротив моего дома. Так получилось, что одному из слуг сеньора де Ре, по имени Пуату, понравился мой сын, которому было десять лет, и он ходил в школу. Пуату попросил меня разрешить мальчику поехать с ним. Он пообещал одевать его, прекрасно кормить и позаботиться о его будущем. Я ответила, что мальчик еще мал, и я не стану забирать его из школы. На что он сказал, что сам станет посылать его в школу; а мне заплатит четыре ливра. Я разрешила сыну поехать с ним. Он отвел его в гостиницу Колена. Назавтра, когда сир де Ре выходил из гостиницы, я подошла к нему, чтобы замолвить словечко за своего ребенка, бежавшего рядом с ним. Он ничего не ответил мне, но обратился к Пуату, сказав, что тот сделал отличный выбор, и этот мальчик прекрасен как ангел. Они купили у Колена маленькую лошадку для моего сына, и скоро все уехали. С тех пор, несмотря на все мои старания, я не могла получить известий о сыне.

Скоро все узнают, что же случилось с детьми. Допрос Этьена Корийо, по прозванию Пуату, и Анрие Гриара, эконома сеньора де Ре, прольет свет на то, что творилось за стенами Тиффожа, Шантосе и Машкуля.

— После того как сеньор де Ре передал замок Шантосе во владение господину герцогу Бретани, — рассказывает Пуату, — он захотел съездить туда в последний раз вместе со мной. Прежде чем отправиться в Шантосе, он привел меня к себе и приказал поклясться никогда не рассказывать о том, что я там увижу.

— И все-таки сейчас ты нам расскажешь, что ты видел в Шантосе.

— В замковой башне были ссыпаны детские кости.

— Скольких детей?

— Надо было очень быстро сложить все в сундуки и увязать веревками. Я не мог их сосчитать. Но, судя по черепам, от тридцати шести до сорока шести.

— И что вы сделали с этими костями?

— Мы перевезли их в Машкуль, в спальню сеньора де Ре, и там сожгли в камине. Прах был разбросан во рвах, окружающих замок.

— Что происходило в спальне сеньора де Ре в Машкуле?

— Туда мы — Силле, Анрие и я сам — приводили сеньору де Ре детей.

— Видел ли ты, что сеньор де Ре делал с ними?

— Да. При помощи этих детей сеньор де Ре утолял свои плотские вожделения, для чего он брал свой кол…

— Замолчи! Ни слова больше!

Фискал Жан де Блуэн встает. Он снимает свой плащ и накрывает им распятие, висящее на стене позади него.