За столом наискосок, через проход, ужинал священник, которого она почему-то не увидела сразу, вполне заурядный, таких было много в любом приходе, в рясе и большим крестом, среднего роста и возраста, с начинающей седеть бородкой и внимательными темными глазами. Священник пил компот и глядел на Анну, как ей показалось с невероятным спокойствием. Поймав ее взгляд, он чуть заметно улыбнулся. Анна отвернулась и начала ковырять макаронины, не решаясь съесть их, но в итоге оставила затею, встала и направилась к выходу. У самых дверей Анну будто что-то толкнуло, и она обернулась.

Мужчиной, сидящим спиной к ней в гордом одиночестве, оказался тот самый Жилин, ее оппонент по суду, выбравший именно этот момент, чтобы оглянуться. Когда их взгляды встретились, Анна почувствовала, как где-то внутри, под упавшей в живот котлетой, взорвалась злость. Не раздумывая, она бросилась назад, понимая, что ведет себя как минимум непрофессионально, а как максимум – выглядит законченной истеричкой. Жилин поднял глаза и дернул бровями в изумлении, а она уселась за его стол и оценила ужин, состоящий, скорее, из закуски. В граненом стакане, налитым до краев, плескался явно не чай.

–Вкусно? – резко спросила Анна.

Жилин пожал плечами и опустил глаза.

–Как ощущения, Максим Ильич? Совесть не мучает?

–Выпить хотите? – вместо ответа спросил он. Анна не ответила, и тогда Жилин взял второй стакан и налил туда коньяка из бутылки, стоящей где-то под столом. Официантка покосилась на них с осуждением, но промолчала. Анна уставилась на стакан, а затем неожиданно для себя схватила и смелым, почти мужским движением, опрокинула его в рот. Задохнувшись и закашлявшись, Анна сморщилась и отвернулась в сторону. Жилин с сочувствием глядел на нее и подвинул тарелку с колбасой и сыром.

–Закусите, Анна… не помню, как вас по отчеству.

–Сергеевна, – прохрипела она.

–Закусите, Анна Сергеевна, что же вы так вот залпом-то. Это же не водка.

Ей не хотелось закусывать. Ей хотелось, чтобы внутри было больно, и эта боль отвлекла ее от злости, но это оказалось невозможным, и она, приблизив свое лицо к лицу Жилина, прошипела, выплевывая согласные вместе со слюной так, что наверняка забрызгала его, но Анне было все равно.

–Двадцать восемь человек, Максим Ильич. Двадцать восемь. Двенадцать женщин. Шестеро детей. Вы спокойно спите по ночам?

–Вы так беситесь из-за того, что машина дала сбой, и вы в кои-то веки проиграли процесс? – равнодушно спросил он. – Или вам правда не все равно? Бросьте, Анна, вы же юрист, вы не должны примерять это платье на себя. В вашей профессии вредно мешать эмоции с профессионализмом.

Она отодвинулась, и посмотрела на него с прищуром, будто целясь.

–Вам говорили, что вы – подонок?

–О, много раз, – усмехнулся Жилин. – К этому тоже привыкаешь. Всегда найдутся люди, которые чем-то недовольны: твоими зарплатами, достижениями, опытом.

–Вы относите к достижениям гибель двадцати восьми человек? – ядовито спросила Анна. —Или это опыт?

–Опыт, безусловно. Печальный, но опыт. Вся наша жизнь – опыт, и, по сути, он не бывает отрицательным, потому что мы учимся на ошибках. Неужели вы не ошибались за свою жизнь? Вспомните, вы ведь следователем были… О, не ухмыляйтесь, я о вас слышал… Вы уверены, что не отправили в тюрьму невиновного хотя бы раз? Поймите, пожалуйста, я собой совершенно не горжусь, но… Вы же слышали мнение эксперта? Там много что было в неучтенных факторах, плюс землетрясение. Никто не подозревал, что под домом пустота, и когда плита треснула, дом провалился. Это трагедия, безусловно, но в чем моя вина?

Это было хорошо отлаженным, смазанным враньем, что текло из его глотки, как машинное масло. То, во что верили и хотели верить, ровные округлые фразы респектабельного человека. Анна впилась ногтями в ладони, чтобы не расцарапать его лоснящееся лицо.

–Это было мнение вашего эксперта, – зло сказала Анна. – Вашего хорошо подмазанного эксперта.

–А где были ваши, честные и не подмазанные? – без иронии спросил Жилин. Она с вызовом посмотрела в его темные глаза и холодно ответила:

–В морге.

Вот тут она его удивила, или Анне только так показалось, потому что Жилин отпрянул и часто заморгал, будто не знал о происходящем. Анна не поверила в его игру, но, черт побери, это изумление было сыграно просто великолепно. Если он такой прекрасный актер, неудивительно, что в суде очень многие купились на мнимое сожаление.

–В морге? – спросил Жилин ровным тоном. – Оба сразу?

–Оба сразу, представьте себе, – взвилась она.

–Что с ними случилось?

–С ними случилось убийство, Максим Ильич. Плохо замаскированное под несчастный случай.

–Жаль, – все тем же неживым тоном протянул он и вновь подлил себе и Анне коньяка. —Я не знал.

–Ну, конечно, – саркастически фыркнула Анна. Ее тон все-таки выбил Жилина из колеи, потому что он, подогретый коньяком и, вероятно, чем-то похожим на муки совести, с надрывом спросил:

–Послушайте, вы что, хотите обвинить меня в их смертях? В таком случае, я советую вам быть очень аккуратной в своих высказываниях. Я ничего, слышите, ничего не знаю о гибели ваших хреновых экспертах! Так что можете оставить свои ядовитые выпады при себе, да и вообще… Это разве ваше дело?

–Не мое, – согласилась Анна. —И, видимо, не ваше. Да и вообще, ничье. Были люди, и нет людей. Никому никакого дела, жизнь продолжается.

–Я тут ни при чем!

–Разумеется. Только рядом с вами всегда кто-то умирает. Было двадцать восемь, теперь тридцать. Скольких вы еще готовы похоронить, чтобы выпутаться, Максим Ильич?

–Я не собираюсь продолжать этот разговор, – холодно произнес Жилин, залпом выпил коньяк и встал.

–Так не продолжайте, – милостиво разрешила Анна.

– Если у вас есть вопросы, вы знаете где найти моего юриста.

Жилин развернулся и помчался прочь с той скоростью, с которой позволял раскачивающийся вагон. Анна, сгорбившись и моментально растеряв весь боевой дух, глядела ему вслед, а потом выпила коньяк, почти смакуя и радуясь горечи, обжигающей горло. Священник, закончивший свой ужин, глядел на нее, и ей показалось, что он наверняка все слышал. На миг ее вновь заволокло раздражением, подстегнутым спиртным, но потом в голову пришла непривычная и шальная мысль: а что, если Жилин прав? Разве она безгрешна? Может быть, ей нужно пойти в церковь и покаяться, ведь есть в чем. Мысль, что она может сделать это сейчас, ну, или пусть не получить прощение, то хотя бы совет от божьего человека, показалась Анне весьма привлекательной. Она встала, покачнулась и сделала пару нетвердых шагов. Коньяк забирал ее, перед глазами расплывались круги, а она мусолила глупую мысль: а как обратиться к священнику? Святой отец? Отче? Или нужно сразу какую-то молитву? Но она, убежденная атеистка, не знала ни одной, и вся информация об исповедях заключалась во фразе из голливудских клишированных фильмах, где грешница произносила только одно: «Простите меня, святой отец, ибо я согрешила!» От этой фразы попахивало дешевым водевилем, а ей действительно хотелось высказаться, слить куда-то накопившуюся ярость и боль, и потому священник-попутчик показался ей прекрасным вариантом.

Она нависла над священником и глубоко вдохнула, думая, как бы не икнуть. Тот поднял на нее взгляд, и Анна поняла, что священник смотрит на нее вовсе не лучистым светлым взором, наполненным истинной веры, которого она так ждала, а с раздражением и, возможно, неприязнью. Но она убедила себя, что ей мерещится. Смиренно выслушивать откровения о людских бедах, разве не это часть призвания для служителей церкви?

–Простите, – начала Анна и, откашлявшись, произнесла чуть увереннее, – простите, я могу с вами поговорить?

–Слушаю тебя, дочь моя, – со вздохом произнес священник, и в нем Анна уже явственно услышала явное нежелание общаться. На миг ей стало стыдно, и та, трезвая Анна, скорее всего бы уже ушла, но Анна новая была более отважной.

–Я не знаю, как к вам обращаться.