Степной и вольный ветер врывался через открытый верхний люк в боевую рубку Т-34, гуляя по ней ощутимыми полевыми запахами. Старики молчали, отдыхали от первого боя после 45-го года. Лишь Ухов работал - вел боевую машину с веселой одержимостью. Он и сообщил экипажу:
- Командир! Вижу бензин!.. И человека... Чего делает-то?
Скорый Беляев вынырнул из верхнего люка и увидел: яркими красками пестрела бензозаправка, а на шоссейном гудроне сусличным столбиком застыл странный человек с ухоженным нерусским лицом.
- Хенде хох! - веселя душу, заорал Беляев. И увидел флажок с крестом, реющий в чистой синеве русского неба. - А это что такое, едреня-феня? Кресты фрицевские. А ну, вашу мать!.. - И нажал гашетку крупнокалиберного пулемета, срезая пулями примету чужого вторжения.
Фридрих Гесс окончательно изменился в лице, испуганно вздернул руки вверх и шлепнулся на свой крепкий бюргерский зад.
Трудно не согласиться с утверждением, что жизнь берет свое. Как я ни сопротивлялся, как ни брыкался, как ни проклинал моего директора моей души Классова, но он, непьющий и трезвомыслящий, отсек меня, одурманенного праздником, от восторженных пухленьких поклонниц, затолкнул, сука тревожная, в качестве мешка с дерьмом на заднее сиденье студийного автомобиля, хорошо хоть не в багажник, и мы, посредники иллюзий, вырвались на тактический простор ночных улиц.
На столице, как каинова печать, лежала мгла. Возникало такое, повторю, впечатление, что на всех столбах вывинтили лампочки.
- Куда это мы тащимся, мутило? - возмущался я. - Мало того что ты не дал насладиться прелестями жизни, так еще и везешь неизвестно куда!
- Мне известно, - ворчал мой друг. - Ко мне домой.
- Зачем?
- Во-первых, я не хочу, чтобы ты превратился в рассохшуюся декорацию!
- Чего-чего? - не понимал я. - Классберг, ты объяснись! Ты, кажись, меня оскорбляешь?
- А во-вторых, там у нас встреча.
- С кем?
- С тем, кто может дать миллион.
- Пиздюлей?
- Нет, долларов.
- Это хорошо, блядь! - потянулся притомленным организмом. - А что ты, Классман, нес там по поводу декораций?
Мой приятель, который, вероятно, окончательно спятил от быстро меняющихся событий, принялся городить некую околесицу по поводу того, что жизнь - это игра и мы в этой игре - актеры, однако большинство населения даже не статисты, а скорее всего использованные декорации.
Надо признаться, образ мне понравился. Я так и сказал:
- Образ замечательный! - Но дополнил товарища: - Однако это не касается меня. Пока есть у меня душа, я буду главным действующим лицом в этой сумасшедшей, но прекрасной жизни.
- Не говори красиво, - одернули меня. - И не зарекайся. Как бы не пришлось ее заложить, душу-то.
- Не, - беспечно отмахнулся. - Заложил бы, да больно уж она у меня того... некондиционная... как Т-34.
- Ну, это как на нее посмотреть.
Тут я не выдержал; мало того что устал смертельно от некомпетентного праздника, так еще и веди разговоры на фальшивые фаталистичные темы.
- Классов, - сказал я. - Именно Классов, а не Классман, не Классольцон, не Классаль, это я подчеркиваю для ортодоксальных, конкретно-исторических, каменистых на голову придурков; так вот, ты что, Классов, выступаешь сейчас в качестве посредника между мной и Люцифером? Так я понимаю?
- Угадал, дружище! - хмыкнул человек за рулем авто. Лицо крутящего баранку моей судьбы было скрыто тенью. - Ты, Саныч, был всегда чертовски догадлив.
- Профессия такая, чувствительная, душевная, - пожал плечами. - Я смотрю на все как бы со стороны. Как пастух на стадо.
- Хм, исключительное самомнение, - сказал директор. И спросил: - И что не хватает пастуху для полного счастья?
- Не знаю, - задумался я. - Все у меня есть: деньги, свобода, женщины, иллюзии, квартира, память, дочь, друзья, враги, наивность, ум, страсть, голос, посаженное в школе дерево, собственный взгляд, дурь, фильмы, которых не стыдно, разговоры с душой, одеколон, лунный свет в окне, тайны, мечты, надежды, бредовые завихрения...
- Достаточно-достаточно, - перебили меня. - А славы нет?
- Как нет? Есть.
- В узком просвещенном кругу. Разве это слава?.. И потом: кто это мечтал в Канны, чтобы махнуть на брудершафт? С выдающимися кинодеятелями?..
- Ну был такой грех? Что из того?
- Не желаешь, значит?
- Желаю, - ответил я. - Но в Канны просто не поедешь. Что мне для этого надо сделать?
Человек за рулем автомобиля, разрывающего скоростью ночное мглистое пространство, пожал плечами и безразлично ответил:
- Проще пареной репы. Чепуха. Мелочь. Как два пальца...
- Что?! - заорал я.
- В партию вступить!
- Что? - обомлел от удивления. - В какую партию?
- В любую, - последовал спокойный ответ.
- Как это, не понимаю, - искренне растерялся я.
- Ну, есть всякие партии: коммунистов, фашистов, либералов, демократов, популистов, домохозяек, сексуальных меньшинств, эсеров, похуистов, монархистов...
- Что за блядство? - вскричал в сердцах. - Зачем это надо? Кому это надо?
- Прежде всего тебе, дорогой мой, - проговорил мой искуситель. - А то получается нехорошо. Однозначно нехорошо. Ты все время один, как отщепенец. А нашему обществу такие не нужны. Ты обязан быть в общем стаде.
Я рассмеялся, но, признаться, смех мой был горек:
- Вы что, охерели малость? Все последние мозги поплавили на своих сборищах?.. Думать как все? Делать как все? Жить как все?.. В партию вступить?.. С ума можно сойти...
- А слава? Всемирная? Любовь всенародная? А?.. Ну что тут такого: формально вступишь в какие-нибудь ряды, заплатишь вступительный взносец. Можно ведь найти партию по душе... Душевных людей... - И протянул мне яблоко. - Вот, например, партию любителей фруктов. Кушай на здоровье. Они хорошо финансируются.
- Кто?
- Партия любителей фруктов.
- И что?
- Получишь свой миллион вечнозеленых без проблем.
- Да?
- Я тебе говорю, - сказал грассирующий человек за рулем. - Надкуси-ка яблочко.
- Не хочу. У меня от яблок понос.
- Это плохо. Но советую подумать над моим предложением. Миллион долларов на улицах не валяется.
- Да? - И посмотрел в окно авто: а вдруг на обочине труп нового русского с барсеткой, где этот проклятый капустный миллион квасится?
