- А они нас, - заметил Беляев.
- А мне обещают триста марок в зубы... компенсация, - признался Ухов.
- И возьмешь, Леха? - спросил Беляев.
- И возьму, Саня.
- Вот-вот, кто кого бил, кто кого победил? - снова спросил Беляев. Суки продажные, шкуры кремлевые.
Минин у печи закричал:
- Мужики, вжарю парку!
И вжарил. Все заорали не своими голосами:
- Ууааа! Ааа! Хозяйство ж вкрутую!.. Командир, а ты как тот барин: дом, банька? - позавидовал Беляев.
- Шура, чужому счастью завидовать - своего не видать, - укоризненно заметил Дымкин.
- Демхер нам всем в жопу - вот что такое счастье, - сказал Беляев.
- А ты не подставляйся, милок, - перевел дух Ухов.
- Ага, как в том анекдоте! - хохотнул Беляев. - Сбирает мужик в лесу грибочки. Вдруг из кустов бабка с ружьем: "Чего, милай, чай, хошь меня, старую, дрюкнуть?" Мужик: "Не, бабка, и мыслей нетуть". А та: "А-а-а, прийдец-ц-ца".
Все засмеялись. Выступил Дымкин:
- Дедок зашел случаем в магазин, где компьютеры. Выходит, головой качает: "Ну, новые русские, совсем того - коврик для мышки?!"
Посмеялись. Ухов спросил:
- А про Кремлевскую стену?.. Гость столицы у стены спрашивает москвичку: "А чего, гражданка, стена большая? Такая высо-о-окая?" А та: "Чтоб бандиты не перелазили". А гость спрашивает: "Отсюда туда - или оттуда сюда?"
Все хохотнули, но смех был грустен и печален. Беляев закричал:
- А хотите стих? "Как она там ни вертелась, / Как ей только не хотелось..." Это я про демократию нашу, мать ее, сучу, так!
Минин крякнул:
- Мудозвон ты, Шура! И стих твой...
- А что, командир, стих мой неверный? - нервно взвизгнул Беляев.
- Хватит вам, голожопники, - попытался примирить всех Дымкин.
- Что и говорить: стих верный, - заметил Ухов.
- Ну? - удивился Беляев.
- Хрен гну! - заорал в сердцах Минин и плеснул на камни из ковша - и пар, как горький дым войны, накрыл и его, и его боевых друзей, их голоса, их тела... И казалось, что их уже нет, молодых и бесстрашных.
И сидели старики в тихом плодоносном саду - отдыхали после баньки. И печаль была на их светлых лицах. И слушали они себя и тишину. А тишина была такая, что был лишь слышен непобедимый, неутомимый червячный жор в наливных яблоках.
- Помирать не хочется, а надо, - сказал потом Ухов.
- Первый я, - то ли пошутил, то ли нет Минин.
- А моя Тася, внучка, говорит, - вспомнил Дымкин, - ты, дед, скоро умрешь, а я тебя жалеть не буду, ты меня заставляешь кашу есть.
- Ага! - нервно вскрикнул Беляев. - Всем нам уж могилку братскую сготовили. Всех мы пережили, а этих... - неопределенно кивнул в сторону дощатого нужника.
- Вошка и гнида - даже людям хорошим не обида, - глубокомысленно заметил Ухов.
- Вот-вот! Видно, харчи дешевы стали - рыло, гниды, себе сростили! закричал Беляев. - Пидрасссы!
- Саня, черт! - не выдержал Минин. - Что ты все каркаешь?
- Во! Анекдот вспомнил про ворон, - решил снять напряжение в беседе Дымкин. - Новая американская ракета вот-вот взлетит...
- Уже смешно, - сказал Ухов.
- А на дереве у стартовой площадки две вороны. Первая говорит: "Взлетит!" "Не взлетит!" - каркает ее подружка. Запуск - ракета взрывается. "Это ты накаркала", - говорит первая. А вторая: "Служу Советскому Союзу!"
Старики засмеялись, но вяло; похекали, запили кашель и горечь кваском, понимающе поглядели друг на друга. И замолчали. И сидели в белых нательных рубахах. И тишина была такая, что был лишь слышен непобедимый, неутомимый червячный жор в яблочных сердцевинах, похожий на хруст ломаемых человеческих судеб.
Освежившись под душем, я почувствовал, что мир приобретает привычные очертания. Классов заторопился:
- Не пей, прошу тебя, Саныч. Сегодня ты должен быть трезвым как стеклышко.
- А что у нас сегодня? - забыл я.
- Показ! - поднял палец. - Очень важный показ. Если повезет - срубим бабки для твоего будущего фильма.
- Это ты говоришь каждый день, - заметил я.
- Ты о чем?
- О бабках.
- А ты знаешь, какая ситуация в стране?
- Догадываюсь.
- До кина никому нет дела.
- Есть, - отмахнулся я. - Плохо ищешь, Классов.
- Ищи ты! - оскорбился мой исполнительный директор. - Я из шкуры лезу. Думаешь, приятно просить?
- Во-первых, у тебя такая профессия, - резонно отвечал я. Во-вторых, у тебя такая национальность, а в-третьих...
- Не трогай мою национальность! - взбеленился Классман. - Ты ведешь себя, как черносотенец!.. Пьешь-жрешь-срешь, а голова болит у меня! Ты мне осточертел! Ты живешь иллюзиями! Мир изменился, а ты остался у параши цивилизации!
- Красиво говоришь, товарищ!
- И-и-идиот! - И ударил входной дверью так, будто забил крышку гроба.
Ничего себе - день начинается, друзья мои, почесал мытый затылок. Я что - сливной бочок для чужих истерик? Нехорошо так нервничать, если можно спокойно принимать мир таким, какой он есть. Неправду говорит Классов - я тоже меняюсь. И в лучшую сторону. Например, сочинил гениальную быль о Т-34. И мечтаю запечатлеть эту боевую современность на кинопленку. Для этого нужен всего 1 (один) миллион долларов. Мой директор Классов утверждает, что таких денег в стране нет. Есть, смею утверждать, есть. Надо только уметь искать нуворишей, имеющих вышеназванную сумму для мелких расходов. Кто это может быть? Правильно - банкиры, бандиты, бляди (в широком смысле слова) и, конечно, политики. Классцман утверждает, что ведет со всеми заинтересованными сторонами переговоры. А зачем говорить, если надо хорошо надраться и решить проблему раз и навсегда? Что ж, подозреваю, нужно лично вмешаться в ход истории.
Пожалуй, и начнем сегодня вечером. Кажется, на кинопоказе будут некоторые политиканы? Возьму их за мошну и вытрясу всю душу, которая именно там и находится.
А что делать сейчас? Пить нельзя. Читать не хочу. Бабу не могу - не могу исключительно от лени. Сколько можно пихаться со стервами в потливой похоти - все равно результат один и тот же: минутный оргазм счастья, переходящий в бесконечные проблемы. Скучно жить на свете, господа, скучно.
Что делать? Открыл окно: было начало осени, середина дня, начало, напомню, века. Вверху плыли облака. Ионизированные, они плыли гипсографическими странами, материками, островами. У меня возникло закономерное желание запрыгнуть на один из необитаемых островов, чтобы уплыть на нем в теплые хлебосольные свободные края.
