Удар головой о него был приметен; во всяком случае, "усопший", к ужасу участников эпизода, неожиданно ожил, забарахтался в простыне:

- Тьфу! Чего это, люди добрые? Крушение, что ли?! - Сорвав простыню, обнаружил странную сцену из обмерших своих попутчиков и Проводницы. - Чего это вы, граждане?

- Дед! - наконец заорала Проводница. - Ты чего, живой?!

- Не понял? - удивился старик с седым ежиком. - А какой я еще должон быть?

Я, баловень периода распада и полураспада, находился в обреченно-коматозном состоянии, когда Божьей благодатью явился Классов. Мой друг, товарищ и тоже баловень судьбы и всеобщего ража.

Я любил над ним шутить. Классов, спрашивал я его, как твое настоящее Ф.И.О.? Классман? Классольцон? Сидоров? Или Гунченко? Сам ты Зельман, с достоинством отвечал мой друг, пахнущий мобилизационным тройным одеколоном. И был прав: все мы вышли из народа. Правда, каждый - из своего.

Мой друг был не один. Он принес бутылку водки. Я выпил грамм двести и только тогда осмыслил, что Классов с дамой. Это уже было интересно. Девушка имела вид б. (благородной) леди. Я выпил еще сто грамм и понял, что влюбился. Девушка была слишком б., но я, падший ангел от кино, влюбился.

- Это кто? - спросил я друга.

- Где? - спросил Классов.

- Рядом с тобой. Она нагая.

- Где именно?

- Вот. - И ткнул рукой, а далее лицом, а далее всем непослушным телом в свободное пространство.

- Надо же так нажраться! - сочувствовал мой товарищ, усаживая меня на место. - Ты кого сейчас увидел, Саныч?

- Искусительницу, - твердо ответил я. - Кажется, она хотела сниматься в нашем новом фильме? Почему мы ей отказали?

- Потому что она, наверное, плохо тебя, подлеца, искушала?

- Ты меня презираешь?

- Я люблю тебя, дурака, - ответил Классов.

И взял меня за шиворот. И поволок в ванную комнату. Обычно там я принимаю душ. И на этот раз я был подвергнут унизительной водной процедуре. Впрочем, мой товарищ знал, что делает. И зачем. Оказывается, как выяснилось, вечером в одной из высоких государственных сфер должен был демонстрироваться наш фильм. Режиссер желателен на этом родовито-блядовитом сборище. Режиссером был я, и, следовательно, мой друг пытался привести меня же в состояние вот такой рождественской елочки:

~*~

*~~~*~~~*

*~~~~*~~~~~*

*~~~~~~*~~~~~~*

*~~~~*~~~~~*~~~~~*

|||

- Спасибо, дорогой друг, - стоял под водой. - А что, извини, было вчера?

Вчера тоже был творческий вечер. Все было волнительно - сцена, аплодисменты, прелестные девушки, цветы.

- Девушек я помню, - заметил я. - Одна из них, Литвинова, блядь, кажется, была без трусов.

- Насчет трусов ничего не знаю! - огрызнулся Классман и продолжил: потом был ресторан. Поначалу было все как-то даже прилично - люди киноискусства любят покушать за чужой, оплаченный счет. Затем пришла молодая долговязая звезда экрана в разящем декольте по фамилии Бабо. Звезда была не одна. С молодым человеком, который, как выяснилось, был знаменитым боксером.

- Да-а, - вспоминал я последующий скандал; мне эта разлинованная парочка сразу не понравилась. Звезду, которая тогда еще, лет десять назад, была не звезда, а совсем наоборот, я имел многократно на старом металлическом монтажном столе. И слава ее, кстати, прыгнула именно с этого столика, точнее, с моей картины, а если быть откровенным до конца, была Бабо талантлива как на столе, так и на стуле, как на диване, так и на съемочной площадке. Талант - он всюду талант; главное такому таланту вовремя себя раскрыть, то есть раздвинуть ракурсно ноги.

И вот рослая героиня белого экрана и монтажного стола решила, что она есть центр смиренного мироздания. Тем паче все кинулись к ней, чтобы получше рассмотреть масштабы обвальных форм этого молодого мира. Скромный герой события был забыт. Героем был я. Я обиделся и выпил свои лишние сто пятьдесят. И попросил минутку внимания.

- Минутку внимания, - сказал я. И все обратили на меня внимание. Суки, - сказал я еще, - всех уволю!.. Из своей жизни! - И попросил душевную давалу приблизиться ко мне.

Лучше бы она этого не делала. Я, верно, решив, что ресторанный стол, быть может, удобнее монтажного, завалил непорочную диву жопой в салат. А ведь мог исторгнуть не переваренную еще пищу в разящее, напомню, декольте. Бабо визжала, будто ее насиловали.

Насилия же я не терплю. Тем более по отношению к самому себе. Мне почему-то начали крутить руки. Я вырывался. Более того, когда увидел, что какая-то рыль с квадратной челюстью хочет угодить мне в глаз поставленным ударом, то сумел, вертлявая бестия, нанести опережающий хук бутылкой по кубической голове, делая ее, голову, трапециевидной.

- А бутылку я разбил? - поинтересовался.

- Разбил, - ответил Классов. - Что нехорошо.

- Да, - вынужден был согласиться. - Бить посуду - последнее дело.

- Страна из последних сил тарит водку во всевозможную посуду, заметил мой товарищ. - Даже в баночки из-под детского питания, а ты?

- Больше не буду, - утомленно закрыл глаза. (Но открыл душу.) Я закрыл глаза и уснул, быстро погружаясь в мир своей будущей кинокартины.

Главный конструктор Минин шел по заводскому двору. Он был заставлен танками. Многокилометровая площадка - кладбище мертвого металла. Время, дожди и люди превратили боеспособные машины в железные ржавые холмы безнадежья. И между этими холмами шел старик. И по его решительному лицу было видно: он не хочет признаваться себе в том, что среди разбитого хлама бродят лишь тени - тени из прекрасного, яростного, опасного прошлого, когда все люди были молоды, бессмертны и непобедимы.

У огромных ворот с закрашенными краской разлапистыми звездами стояла старенькая "Победа".

Скуласто-славянский жилистый старик рвал ручку домкрата у заднего колеса - на руке мелькала все та же наколка танка. Его спутник, тоже старик, вида импозантно-интеллигентного, в соломенной шляпе, копался в моторе машины. И на его запястье отмечалась татуировка танка и надпись "Т-34".

- Здорово, танкисты! - подходил Минин.

- Здорово, командир, коль не шутишь, - крякнул жилистый старик. Что-то ты, Ваня, размордел за пять годков, что не виделись!

- А ты, Шура, как был дурновой, так и остался! - огрызнулся Минин. И старику в шляпе: - Здравствуй, Дима.