Я торопился закончить повесть и поэтому заснул в пять утра. И только уплыл в муть сна, как раздался дзинь-дзинь телефона. Я цапнул трубку и услышал визг П.А.:
- Ты что, с ума сошел?
- А в чем дело?
- Он еще спрашивает, подлец!.. Я вот стою на станции... По твоей милости... А дача целая!
- Дача? - не понимаю. - Какая дача?
- Моя, которая сгорела. Ты сказал, что она сгорела.
- А что, не сгорела?
- Не-е-ет!
- Поздравляю.
- Иди ты... идиот!
- Сам такой... кто в пять утра?..
- А у меня электрички не ходят.
- Прогуляйся.
- Двести километров.
- Лови такси.
- Издеваешься?.. У тебя есть машина, давай на машине...
Я аккуратно опускаю трубку; какой привязчивый тип этот П. А., совершенно голову потерял на двухсотом километре, я его туда не посылал, и поэтому никаких обязательств у меня перед ним нет, тем более драндулет отправлен в металлолом.
Но снова - дзинь-дзинь-дзинь.
- Да иди ты, - отвечаю в сердцах, - на двести первый километр!
- Куда? - И узнаю родной голос жены.
- Ты?
- Я.
- Что случилось?
- Я хочу тебя видеть.
- Ну, что такое?
- Если я умру, ты не люби... никого...
- Дур-р-ра! - умираю от крика. - Что с тобой?!
- Ты никого не будешь больше любить, обещаешь? - рыдает.
- Никого! - рыдаю я. - Прекрати все это, ради Бога...
- Поставь за нас свечку, - просит.
- Хорошо.
- Ты знаешь... церковь у рынка...
- Знаю... Прости меня.
- И ты меня прости.
- Я скоро буду, - говорю. - Тебе принести что-нибудь?
- Ничего.
- Я принесу повесть, - шучу, - и фантастическую феерию, - шучу. Наконец родил двойню. Слово за тобой.
- Ой, я тогда точно не рожу, - шутит.
И мы оба и смеемся, и плачем.
Город с высоты птичьего полета. Он шумен, многолюден, празднично-трудолюбив, контрастен. Пластается на берегу экологически чистого океана. На одном из травяных островков возвышается Статуя Свободы, встречающая путников мира поднятой рукой, где зажат факел, похожий на гигантское мороженое в вафельном стаканчике.
В пятизвездочный отель входили две экзотические фигуры, они неряшливо ели мороженое, громко говорили по-русски, хохотали по-американски и были одеты, как техасские ковбои. Их встречала милая, чрезвычайно взволнованная девушка:
- Ваня! Любаша! Виктор Викторович пропал!
- И тута покою нету! - в сердцах говорит "техаска".
- Он меня достал! - говорит "техасец". - И в раю ему не живется.
- Да помолчите вы! - не выдерживает Виктория такого критического отношения к любимому человеку.
- Надо Коленьке звонить, - решает Любаша. - И Николиньке.
- Уже. Сейчас будут. - Слезы капают из влюбленных глаз. - Я только на минутку за этим... за чизбургером. А он ушел и не предупредил. Разве так можно?
- Ой, и не говори, мужик - одно наказание, - признается Любаша. Никакой полезной пользы от них, одни убытки.
- Поговори у меня, - супится Ванюша, - герла!
- Цыц у меня, бой! - И напяливает сомбреро по самые его ковбойские уши.
Тяжелое дыхание человека. Окропленное потом лицо. Ба! Да это же Загоруйко Виктор Викторович, ученый Божьей милостью. Неуемный практик куда-то взбирается по шершавой бетонной поверхности. За его спиной все тот же замызганный рюкзачок. Что за новое дело удумал он, скромный герой начала ХХI века?
* * *
В прекрасном и удобном номере отеля с видом на океан суматоха. Все друзья господина Загоруйко заняты поиском ответа на вопрос: где он?
- Ну куда его понесло, негодника? - спрашивает Любаша. - Все долляры на месте. А как тута без долляров?
- А может, болваны уже явились, - шутит Николь, - не запылились?
Шутку не принимают и чертыхаются, вспоминая ужасы прошлого приключения. В это время журналист выходит на балкон, с него открывается великолепный вид на океан и на малахитовые островки в нем...
- Ну конечно же! - торжествует Ник от неожиданного озарения. - Как я сразу не догадался!
- Что такое? - волнуются все.
- Вперед, за мной. Я знаю, где этот самородок!
Трудолюбивый рокот небольшого патрульного вертолетика. На борту два дежурных копа - белый Боб и черный Сэм - проверяют вверенный им участок города.
- А вот и наша красотка, - улыбается Боб. - Hello, baby!
- О, fuck! - ругается Сэм. - Гляди, псих!
- Где крези?
- Вон... прячется еще, сукин сын!
- Наверное, русский?
На могучем плече Статуи Свободы действительно находился русский человек с рюкзачком на спине. Услышав, а после увидев небесный махолет, отчаянный ученый тиснулся в щель памятника и принялся торопливо развязывать тесемки вещмешка.
- Бомба? - кричит Боб.
- Не похоже, но совсем плохой на голову! - кричит Сэм.
- Надо снять дурака!
- О'кей!
Вертолетик пытается приблизиться к памятнику, но что такое? Насыщенное газовое облако укрывает человека, затем окутывает всю Статую Свободы, и летательный аппарат с копами обволакивает, и быстроходный катер, разрезающий океанские волны, и людей в нем... И весь многомиллионный город... И весь бесконечно-вечный мир... Все Божье мироздание...
Над городом кружили боевые вертолеты, и поэтому в небе кричали остервеневшие вороны. Или они кричали, паразитарные птахи, оттого, что нашли падаль?
Где-то падаль, кто-то из живущих падаль или мы уже все падаль, я смотрел на мерцающий экран телевизора (солдатики, оставившие меня умирать, включили его с вечера). И я видел на этом экране тени прошлого: маму, Альку, бредущую на солнцепек, жрущего гусеницу Бо, разлохмаченную, сухую плоть собаки, ресторанчик над морем, горящие, как люди, свечки перед образами, рамы окон, похожие на кладбищенские кресты, дождь как из ведра; я все это вспоминал и слушал рокот вертолетов и рев бронетанковых соединений - под железный лязг хорошо спится, и в воскресный день народная страна дрыхла. Потом она проснется и начнет новый день с чистого листа, чтобы снова повторять одни и те же вековые ошибки...
1964 - я умирал; сквозь восковую муть беспамятства, безнадежности и бессилия услышал знакомый, но не очень уверенный голос диктора, сообщающий, что через несколько минут будет передано Обращение к народу...
Прожить бы эти несколько минут. Только вот зачем?
Я прожил - и услышал удары в дверь. Потом комнату заполнили штампованные призраки людей. Надо мной нависла темнеющая фигура и проговорила:
