Проблема, легко решенная сказкой, в реальности оборачивается триллером: а вдруг предложат то, чего совсем не хочется? Или предложат то, что надо, но того, что предложили, не дадут, а вместо этого подсунут гадость какую–нибудь? Или… Негативных вариантов множество. Поэтому даже послушный «раб» пытается направить действия хозяина. Что довольно трудно делать, если на тебе сидят. Хотя в подобной ситуации можно притвориться, будто ты «конь лихой» и несешь седока в одном тебе известном направлении. Поэтому неудивителен тот факт, что мазохист управляет садистом не в меньшей степени, чем садист повелевает мазохистом. Если оба участника «игры» согласны со своими ролями – полная гармония, можно считать, достигнута. А если нет?
Тогда, разумеется, в ход идет насилие. И в первую очередь насилие психологическое. Оно успешно срабатывает при дефиците воли и сопротивления с одной стороны и при полной убежденности в собственной правоте – с другой. На сей счет в «Даодэцзин» сказано: «Малоподвижное – легко удержать в руках. Еще не проявившееся – легко направить. Хрупкое – легко разбить. Мелкое – легко рассеять. Действовать надо там, где ничего еще нет». Если речь идет о прополке посевов или об искоренении порока – Конфуций, безусловно, прав. Но если этот метод применить к индивидуальности, которая только–только начинает формироваться, в роли «пороков и сорняков» как раз выступят личностные особенности. Их иногда удается подавить, но никогда – вытравить целиком. Они все равно «вылезут» – только уже в новом виде и качестве.
Насилие, словно генная мутация, опасно своими последствиями: чем дальше, тем уродливее становится «заболевший».
Его личности не избежать долгой, мучительной ремиссии, она пройдет через странные и страшные формы перерождения – и даже самый прозорливый психоаналитик не скажет, чем это кончится. Так стоит ли ради собственного удобства так изгаляться над близким человеком?
Глава 6
Введение в отчуждение
Чтобы изменить человека, нужно начинать с его бабушки. Виктор Гюго
«Я тебя породил, я тебя и убью»
Итак, превращать свое изрядно выросшее дитятко в законченного мазохиста, по большому счету, нежелательно. Вряд ли вы сможете оберегать его от всех жизненных невзгод на протяжении целой жизни – причем его жизни, а не вашей. Рано или поздно придется предоставить ребенка его собственной судьбе. Честно говоря, предоставлять кого–либо его собственной судьбе надо не рано и не поздно – лучше уж сделать это вовремя. И пусть у раба при гуманном, просвещенном хозяине имеются определенные удобства – в частности, его до окончания дней будут защищать, кормить и опекать – он все–таки не способен на самостоятельный выбор и сам за себя постоять тоже не в силах. Вот и вашему ребенку необходима определенная дееспособность. Так что своевременно дайте ему вольную. Пусть учится сам себя защищать и содержать. А вы учитесь вовремя перерезать пуповину между собой и выросшими детьми.
Если пуповина еще не перерезана, то пора приступить. И заодно имеет смысл сделать эту операцию по возможности безболезненной.
Родителям необходимо отпускать выросших детей «на свободу» — тем более, что это, в некотором роде, свобода и для самих родителей.
Среднестатистический срок зависимости ребенка от матери у хомо сапиенс составляет 15 лет, хотя в цивилизованном обществе этого срока явно недостаточно: слишком велик объем информации, который ребенку необходимо усвоить перед выходом в «отдельную жизнь». Заповеди матушки природы, речь о которых заходила неоднократно, мы и здесь нарушаем как можем. И все–таки определенные дозы самостоятельности ребенок должен получать еще в детстве и юности – чтобы научиться делать выбор. И у диких животных, кстати, подобная тактика в ходу: пусть он ушибется или уколется, зато больше не полезет, куда не надо. Но человек, обладая воображением, всегда представляет себе нечто ужасное. Его дитятко, уж конечно, не просто ушибется, а разобьется насмерть, упав с табуретки. И не уколется, а прочно сядет на иглу, если его отпустить на вечеринку и не проследить, чтобы в 21.00 он был дома — сразу после показа заставки передачи «Время». Отсюда вполне понятные родительские страхи, разрушающие, по большому счету, личность ребенка.
Конечно, сама по себе фраза «Заботливость родителей разрушает личность ребенка» звучит как–то неправильно. Мы привыкли воспринимать материнство как священную миссию, в которой нет места греховным помыслам и эгоистическим стремлениям. Идеологические структуры упорно поддерживают в умах публики это заблуждение, вернее, двойной стандарт: настоящие мамаши и папаши могут быть и небрежны, и неграмотны в деле воспитания детей, но в целом родительское звание свято, функция деторождения свята, а каждая мама с ребенком на руках – прямо–таки альтер эго Девы Марии. Но, оставив за кадром идеализированные образы материнства, посмотрим в лицо реальности. Ошибки в деле воспитания ребенка – совершенно рядовое и, по большому счету, неизбежное явление. Идеальных воспитателей и идеальных родителей не бывает даже в сказках. Иначе никто не посылал бы маленьких девочек через темный лес, кишащий хищниками, вооружив корзинкой с пирожками и головным убором сигнального цвета. Но самые серьезные проблемы возникают там, где родители пускают на самотек свои комплексы и фобии, не нашедшие компенсации в других сферах. И чрезмерная заботливость, причина гиперопеки, как ни странно, вырастает из… жажды власти.
Жажда власти может принимать самые разные формы. Один из самых доступных способов «взять власть» – родить себе «подчиненное лицо», стать патриархом, матриархом и вообще родоначальником. Но так ли много на свете людей, представляющих меру ответственности перед подобными «подчиненными», полностью зависимыми от родителей? И действительно, немного. В основном родители, чтобы не тратить лишних усилий на осмысленный выбор методики воспитания, стараются с самого начала оградить детей от любых опасностей. Но что поделать: освоение окружающего мира неразрывно связано именно с преодолением трудностей и попаданием в опасные ситуации. Пока ребенок мал, родители по сто раз в час оттаскивают его от окон, электроприборов, кранов, столиков с углами и тяжелыми вазами. Подрастая, чадо начинает экспериментировать с небезопасными предметами уже «вне дома». Родители нервничают, а те, кто регулярно смотрит передачи про криминогенную среду, нервничают сильнее остальных. И всем без исключения хочется держать свое любимое, но неуклонно подрастающее дитя под контролем: в любой момент знать где оно и с кем, во сколько вернется, что будет есть, пить, носить… Родители, которым удается обуздать эти, откровенно говоря, неправомочные претензии, как правило, достигают с ребенком консенсуса. Точнее, компромисса: дети о чем–то родителям говорят, о чем–то умалчивают, какие–то проблемы ребенок решает сам, с какими–то справляется при участии и поддержке близких. Так постепенно формируется и расширяется сфера независимого выбора, необходимая каждому человеку для полноценного существования в этом, может, и не лучшем, но единственно доступном мире.
Между тем у многих родителей гиперопека, неизбежная в первые годы жизни ребенка, формирует стойкую инерцию.
Намерение все знать о своем отпрыске перерастает в потребность все знать, в определенного рода психологическую зависимость от этой информации.
Такие родители фактически живут жизнью своих детей. Если подобная осведомленность и не вызывает протеста у «мамсика», то на его жизни и психике она все равно отразится не лучшим образом. И не только в интимной сфере.
Это была типичная папина дочка – очаровательная девочка, образованная, перспективная, не без способностей, любимая родителями и друзьями, алкоголичка со стажем. Ее папа – хирург, человек крутой профессии и крутого нрава – сам устроил жизнь дочери так, что алкоголизм, наркомания и сексоголизм[90] стали для Лели главной «отдушиной». Папа, самолично и планомерно доводящий дочь до последней черты, явственно страдал комплексом Гризельды[91] - его поведение можно было описывать в хрестоматии по психологии. Вернее, по психиатрии. Ему категорически не нравились Лелины кавалеры – поголовно, без исключения. Их основным пороком было именно желание ухаживать за его дочерью. Он не симпатизировал ни одной из Лелиных подруг – боялся, что любая может научить дочку «плохому». Лучшее, что Леля могла делать в этой жизни – сидеть дома и готовить уроки. Или заниматься самосовершенствованием. Если бы представилась такая возможность, папа запер бы дочку дома, домашние задания отправлял бы по электронной почте, а всю необходимую литературу из библиотеки носил бы сам. Каждая Лелина отлучка вызывала у него приступ ревности: куда это она? Зачем? Ну вот еще! Зачем это надо! Он не просто «хотел все знать» про знакомства дочери и про ее времяпрепровождение, он пытался контролировать Лелю даже тогда, когда отпускал ее «пообщаться». Хотя именно вне дома дочь была недоступнее всего. Эта кратковременная иллюзия свободы Лелю и сгубила.
