— За что? — спросил Сероглазов и тяжело опустился на табуретку.

— За длинный язык, — ответил Зиновьев, посчитавший, что нужно сказать правду. Ибо только она в этой ситуации может привести человека в нормальное состояние.

— Выходит, теперь мы не можем и говорить, — произнес Серо-глазов и, поднявшись с табуретки, вышел из комнатушки, заменявшей Зиновьеву колхозную контору.

На следующий день Крутых арестовал и Сероглазова. Ведь именно он не хотел отдавать свою кобылу в колхоз. Чекист рассудил, что оставить такой поступок без наказания невозможно. Это даст повод для саботажа колхозного строительства. Через две недели суд приговорил Сероглазовых к четырем годам заключения. Троих ребятишек, оставшихся у них в деревне, отправили в детдом. Не повезло и кобыле, из-за которой начался сыр-бор. Через несколько месяцев, заболев сапом, она пала.

За год председательствования во взглядах Зиновьева многое изменилось. Он стал часто вспоминать своего отца, старого мудрого крестьянина, умершего во время гражданской. Тот, говоря о земле, не переставал повторять: земля, как и женщина, любит ласку. Не каждый умеет с ней обходиться. Теперь Зиновьев убедился, насколько был прав отец.

Как ни противился Зиновьев признаться самому себе, но выходило, что зажиточный крестьянин знает землю лучше, чем бедняк. Он и зажиточным стал потому, что умел на ней работать.

Многих потеряла деревня с начала коллективизации. Тех, кто не хотел вступать в колхоз, раскулачили. Но и тех, кто вступил, не щадят, беспощадно карают за всякую провинность и даже без провинности. Пример тому — Сероглазова. Сдали у бабы нервы и угодила в тюрьму, да еще утащила за собой мужа. И никто при этом не спрашивает его председательское мнение. Зиновьев до сих пор был убежден, что ни Ефимов, ни его сыновья не имели никакого отношения к сапу в конюшне. Но попробуй заступись за них. Скажут — покрываешь вредителей. С первых дней вся колхозная жизнь стала держаться на страхе. А страх, как известно, плохой помощник во всех делах.

Вместе с тем, Зиновьев не сомневался в колхозном строе. Он свято верил в то, что без него не построить социализм. И делал все, чтобы его колхоз был лучше других. Но получился он не таким, каким его хотел видеть председатель. На крестьянской пашне распахали межи, скот свели под одну крышу. Но оказалось, что одного этого для настоящего колхоза слишком мало. Кто плохо работал на своей земле, тот так же работает и на колхозной. Трактора и удобрения, о которых говорил товарищ Сталин, в Сибирь пока еще не поступили и, по всей вероятности, поступят не скоро. Во всяком случае, в их колхоз.

Убрав урожай, Зиновьев обнаружил, что деревня в целом собрала зерна гораздо меньше, чем год назад, когда крестьяне вели хозяйство единолично. А ведь посевы пшеницы даже расширили. Причину неудачи он видел в том, что при организации колхоза многое оказалось непродуманным. Это касалось и оплаты труда, и размеров обязательной сдачи продукции государству, и того, что может держать колхозник на своем дворе. А тут еще этот страх, эти повсеместные поиски вредителей. Год назад ему самому казалось, что вести себя с классовым врагом, каким является кулак, по-другому просто нельзя. Но сейчас он думал о том, что жестокость может только озлобить людей, породить ответную жестокость. Он не исключал, что колхозный амбар мог поджечь кто-то из обиженных.

О том, что на колхозной земле в заброшенной избушке поселился единоличник, Зиновьев узнал еще прошлой осенью. Первым его желанием было сказать Крутых, чтобы он выяснил подробности о пришельце. Но за повседневными делами он забыл об этом и вспомнил лишь недавно, когда ему рассказал о Евдокиме Шишкин. Зиновьеву показалось интересным самому посмотреть на то, как единоличник может жить на этой земле, по сути, одной рыбалкой. Причем, жить неплохо. Теперь он убедился в этом.

— Рыбка у тебя отменная, — сказал Зиновьев, обращаясь к Евдокиму. — У реки сидим, а такое добро не используем. Если бы не ребятишки с удочками, забыли бы, как она выглядит.

Евдоким с Натальей переглянулись. Председатель колхоза показался им умным, уверенным в себе человеком. Он был хозяином земли, на которой стояла изба Канунникова. Они смотрели на него и не могли понять, для чего же он приехал. Ведь не для того, чтобы попить чайку и отпробовать рыбы.

— А, может, дать тебе человека два на подмогу, будете снабжать колхоз рыбой? — высказал внезапно пришедшую в голову мысль Зиновьев. И тут же подумал: а почему бы это не осуществить на самом деле? Колхозу будет только польза. — Организовать бригаду. Пойдешь бригадиром?

Вопрос оказался неожиданным. Евдоким не был готов к нему. Вместо ответа он достал кисет, стал скручивать цигарку. Зиновьев рассудил его молчание по-своему.

— Дело твое. Не хочешь, обойдемся и без тебя.

— Да нет, я не отказываюсь, — торопливо произнес Евдоким. — Подумать надо. Дело-то сурьезное.

— А сейчас рыбу ловишь? — в глазах Зиновьева промелькнула непонятная хитроватая улыбка.

— Сейчас плохо. По перволедью хорошо шла.

— И в загашнике ничего нет?

— Ну как нет, — ответил Евдоким. — Надысь тайменя поймал.

— Большого? — спросил Зиновьев и забарабанил пальцами по столу.

— Да пуд, поди будет. — Евдоким переглянулся с Натальей, поняв, куда клонит председатель.

— Не жалко, если попрошу? — Зиновьев опустил голову. Просить рыбу у частника ему было стыдно, он пересиливал себя.

— Бери. Чего жалковать-то? У реки живу, не последний, поди.

— Хлеб у нас сгорел. Знаешь? — Зиновьев поднял глаза, посмотрел сначала на Евдокима, затем на Наталью.

— Слышал, — глухо ответил Евдоким.

— Беда большая. Завтра в Омутянку еду, может, они что на семена дадут. Подарок им привезти надо. Пусть не думают, что мы положили зубы на полку. А за тайменя рассчитаюсь. Я своих мужиков рыбачить послал, да что-то пустыми возвращаются.

Евдоким сам положил тайменя в сани Зиновьеву, забросал его сеном. Председатель тут же засобирался домой. Попрощались они за руку, как старые друзья.

— Подумай насчет бригадирства, — сказал Зиновьев, садясь в сани. — Я это серьезно.

Он понукнул лошадь и она резво побежала по своему же следу. А Евдоким, стоя в дверях сеней, долго провожал его взглядом и думал о том, что, если уж Зиновьев приехал к нему просить рыбу, значит дела в колхозе идут совсем никудышно.

4

В тот вечер Канунникову не сиделось дома. Попив чаю после отъезда председателя, он надел полушубок, взял в руки шапку и вышел на крыльцо. За излучиной реки еще светилась неостывшая полоска заката. Ровный свет рассеивался над лугами, и от этого снег казался розовым, словно кто-то невидимым слоем положил на него каску.

Евдоким подошел к берегу. Стояла середина марта. Дни были удивительно прозрачными, но еще холодными. Лед на реке лежал прочный.

Канунников посмотрел на противоположную сторону Чалыша. Там укрытое забокой лежало озеро. Каждую весну река затопляла его. Вместе с полой водой туда устремлялась изголодавшаяся за зиму рыба. В конце июня река возвращалась в свое русло. Большая часть рыбы уходила, но немало ее оставалось на зиму в озере. Перед наступлением весны она начинала задыхаться. Евдоким чутьем рыбака угадывал такие озера. Он знал: стоит продолбить в это время лунку и рыба сама пойдет в нее. Он приметил это озеро еще с осени, а сейчас, глядя на забоку, вспомнил о нем.

В начале зимы к озеру невозможно было подойти без лыж. Бураны занесли забоку и луг, и человек проваливался здесь в снег по пояс. Но теперь ветер, вылизав сугробы, утрамбовал их до звона и Евдоким решил сходить туда.

К озеру он пробрался легко. Разыскал у раскидистой ветлы пешню, оставленную еще с осени, когда ставил по перволедью фитиль. Долбить лед стал над ямкой, где, по его мнению, должна была скопиться рыба.

Сначала Евдоким выдолбил небольшую квадратную лунку. Выгреб из нее лед и тогда уж продолбил в оставшейся корочке небольшое круглое отверстие. Вода быстро заполнила лунку до самого края. Канунников свернул самокрутку, высек кресалом из кремня огонь, и, прикурив от фитиля, стал ждать. Вода была светлой и он хорошо видел, что делается в его ледяной ловушке.