– Что? – спросил Доброгор.

– Никаких трещин мы не заметили, – ответил за него Уильям.

– А может быть, на этом самом месте какой-нибудь странный культ некогда проводил невыразимо ужасные церемонии, сама суть которых пропитала собой весь район и теперь только и ждет удобного момента, чтобы бесцеремонно, ха-ха, восстать и начать пожирать людей на улицах?

– Что? – спросил Гунилла. Он беспомощно посмотрел на Уильяма, который только и смог, что добавить:

– Здесь делали игрушечных лошадок.

– Правда? Мне всегда казалось, что в игрушечных лошадках есть что-то немного зловещее, – сказал Витинари с несколько разочарованным видом. И сразу же просветлел. Он указал на большой камень, на котором собирали шрифт.

– Ага, – сказал он. – Неосторожно извлеченный из заросших руин древнего круга мегалитов, этот камень пропитан кровью тысяч жертв, которые, я уверен, обязательно явятся сюда в поисках отмщения – уж на это можно положиться.

– Его для меня вытесал мой брат, – объяснил Гунилла. – И я не собираюсь терпеть такие разговоры, господин. Кто ты такой, что вламываешься сюда и несешь всякую дурь?

Уильям выступил вперед со скоростью, изрядно приближенной к скорости ужаса.

– Простите, могу ли я отвести господина Доброгора в сторонку и кое-что ему объяснить? – торопливо спросил он.

Приветливая и пытливая улыбка патриция даже не дрогнула.

– Какая хорошая идея, – сказал он, когда Уильям потащил гнома в уголок. – Он обязательно вас за нее поблагодарит.

Лорд Витинари оперся на трость и с благожелательным интересом стал разглядывать станок, а за спиной у него Уильям де Словв занялся разъяснением политических реалий Анк-Морпорка, особенно тех, которые влекли за собой скоропостижную кончину. Слова свои он иллюстрировал жестами.

Через полминуты Доброгор вернулся и встал перед патрицием, заложив большие пальцы за пояс.

– Я что думаю, то и говорю, – сказал он. – Всегда так делал и буду делать.

– Кстати, а что вы называете мотыгой? – спросил лорд Витинари.

– Что? У нас нет мотыг, – возмутился гном. – Мотыги – для крестьян. А кирку я называю киркой, потому что привык называть вещи своими именами.

– Да, я так и подумал.

– Молодой Уильям говорит, вы, мол, безжалостный деспот, который не любит печатные станки. А по-моему, вы справедливый человек, который не встанет на пути у честного гнома, который хочет заработать себе на жизнь, – я ведь прав?

И вновь улыбка лорда Витинари осталась такой же, какой была.

– Господин де Словв, можно вас на секунду?..

Патриций дружески приобнял Уильяма за плечи и мягко отвел в сторону от наблюдавших за ними гномов.

– Я только сказал, что некоторые зовут вас… – начал Уильям.

– Итак, сэр, – заговорил патриций, отмахнувшись, – я думаю, меня можно убедить, вопреки моему богатому опыту, что это маленькое начинание не закончится тем, что мои улицы заполонит обременительный оккультный сброд. В Анк-Морпорке такое представить сложно, но я почти готов принять эту вероятность. А еще, так уж получилось, я полагаю, что вопрос об открытии словопечатен может быть – с большой осторожностью – рассмотрен заново.

– Правда?

– Да. Поэтому я склонен позволить вашим друзьям и дальше следовать своей причуде.

– Только они не совсем мои… – начал Уильям.

– Разумеется, я должен добавить, что в случае возникновения любых проблем щупальцевидной природы ответственность понесете лично вы.

– Я? Но ведь я…

– А. Вы считаете, что я несправедлив? Безжалостно деспотичен, быть может?

– Ну, я, э…

– Помимо прочего, гномы – весьма трудолюбивая и ценная для нашего города этническая группа, – сказал патриций. – В целом я сейчас настроен избегать низкоуровневых проблем, учитывая неспокойную ситуацию в Убервальде и сложности с За-Лунем.

– А За-Лунь – это где? – спросил Уильям.

– Вот и я о том же. Кстати говоря, как дела у лорда де Словва? Знаете, вам стоило бы чаще ему писать.

Уильям промолчал.

– Я всегда считал, что размолвки в семьях – это очень грустно, – продолжил лорд Витинари. – В мире слишком много упрямого несогласия. – Он приятельски похлопал Уильяма по плечу. – Уверен, вы постараетесь, чтобы печатное дело оставалось в рамках благочестивого, благоразумного и познаваемого. Вы меня понимаете?

– Но у меня нет никакого контроля над…

– Хммм?

– Да, лорд Витинари, – сказал Уильям.

– Прекрасно. Прекрасно!

Патриций выпрямился, развернулся и широко улыбнулся гномам.

– Замечательно, – сказал он. – Подумать только. Множество крошечных буковок, сложенных воедино. Возможно, время этой идеи настало. Может быть, даже у меня порой будет находиться для вас работа.

Уильям отчаянно замахал Гунилле из-за спины патриция.

– На правительственные заказы у нас особый тариф, – пробубнил гном.

– О, мне бы и в голову не пришло платить меньше, чем другие клиенты, – заявил патриций.

– Я и не собирался брать с вас меньше, чем…

– Что ж, уверен, что все мы были очень рады вас повидать, ваше сиятельство, – жизнерадостно заявил Уильям, разворачивая патриция по направлению к выходу. – Для нас будет удовольствием выполнять ваши заказы.

– А вы точно уверены, что господин Достабль никак не вовлечен в это предприятие?

– Кажется, для него здесь что-то печатают, но на этом все, – заверил его Уильям.

– Поразительно. Поразительно, – проговорил лорд Витинари, садясь в карету. – Надеюсь, он здоров.

С крыши на другой стороне улицы за его отъездом наблюдали двое.

Один из них очень, очень тихо сказал:

– Ять!

Другой спросил:

– У тебя есть какое-то мнение, господин Тюльпан?

– И этот мужик правит городом?

– Да.

– Ну и где его ятские телохранители?

– А если бы мы захотели кончить его здесь и сейчас, какой был бы толк от, скажем, четырех телохранителей?

– Как от шоколадного, ять, чайника, господин Штырь.

– Вот поэтому их и нет.

– Так ведь я бы мог вырубить его отсюда ятским кирпичом!

– Полагаю, есть множество организаций, у которых есть на это свои Взгляды, господин Тюльпан. Мне рассказывали, что эта помойка процветает. А когда все хорошо, у того, кто правит, заводится много друзей. На всех них тебе кирпичей не хватило бы.

Господин Тюльпан посмотрел на удаляющуюся карету.

– Так ведь я слышал, что он, ять, ничего почти и не делает, – пожаловался он.

– Разумеется, – без запинки ответил господин Штырь. – В политике это одна из самых сложных вещей.

Господин Тюльпан и господин Штырь привносили в свое партнерство разные элементы, и прямо сейчас господин Штырь привносил в него политическую искушенность. Господин Тюльпан ее уважал, хоть и не понимал. Он удовольствовался тем, что проворчал:

– Проще, ять, было бы его убить.

– Ох, ять, если бы мы только жили в простом мире, – вздохнул господин Штырь. – Слушай, завязывал бы ты со «шмыгом», а? Эта штука – для троллей. Хуже «грязи». Его толченым стеклом бодяжат.

– Это химия, – угрюмо возразил господин Тюльпан.

Господин Штырь вздохнул.

– Попробуем еще раз? – спросил он. – Слушай внимательно. Наркотики – это химия, но – и, пожалуйста, блин, прислушайся к этой части – химия – это не только наркотики. Помнишь про карбонат кальция? За который ты пять долларов отдал?

– Я с него заторчал, – пробубнил господин Тюльпан.

– С карбоната кальция? – изумился господин Штырь. – Даже для тебя это, ну… Послушай, ты что, правда пропустил через свой нос столько мела, что если тебе кто-то голову отрежет, то шеей можно будет на школьной доске писать?

Вот в чем беда с господином Тюльпаном, подумал он, когда они начали спускаться с крыши. Она была не в том, что у него серьезная проблема с наркотиками. Он хотел заиметь проблему с наркотиками. А была у него проблема с тупостью, которая пробуждалась, стоило ему только увидеть что-то, продающееся в маленьких пакетиках, поэтому в результате господин Тюльпан искал райского удовольствия в муке, соли, разрыхлителе теста и бутербродах с маринованной говядиной. На улице, полной людей, незаметно толкавших «бряк», «хлюп», «треск», «носорог», «скунс», «триприход», «поплавок», «шмыг», «двойной шмыг», «отвал» и «шлак», господин Тюльпан безошибочно находил того, кто продавал порошок для карри по цене шестьсот долларов за фунт. Какая, ять, стыдоба.