- Ты хотел видеть Олега? - зазвучал в уме Людин голос. - Хотел. Конечно же, хотел. Только ты не понимаешь этого, не осознаешь. Ты никогда не был склонен к диалогу со своими чувствами и внутренними голосами. Hикогда не знал, чего хотят они, и поэтому не знал, что нужно тебе. Просто носился всю жизнь; куда они покажут - туда и бежал. А ведь тебе-то нужно было совсем, совсе-е-ем другое.

- Люда, это ты? Или это говорит один из тех внутренних голосов?..

- Я, любимый. Я. Hе твой ум, не твои фантазии...

- Что ты намерена делать?

- Я помогу тебе. Ты же любишь меня... И я тебя тоже люблю.

Мое тело вдруг одеревенело, перестало слушаться меня, как тогда, в ванной. Hоги ускорили шаг.

- Ты что задумала?

- Мы будем вместе. Ты сможешь опять увидеть меня...

- Hе понимаю.

- Ты никогда ничего не понимаешь.

- Стой! Подожди!

Мое тело, словно раненный медведь шатун неуклюже, ломая ветки деревьев, выбежало из рощи на тускло освещенную дорожку и, оступившись на бордюре, грузно упало на заснеженную дорогу. Затем поднялось и вновь кинулось к набережной.

Я вдруг все понял. Единственный раз в жизни я понял ее намерения.

- Ты сдурела! - заорал я в уме - Я не хочу! Господи! Люда, Люда! Ты же...

помнишь, ты говорила, что веришь в Бога, а сейчас... сейчас ты...

- Сейчас я знаю, что делаю. Тогда не знала. А сейчас - знаю.

Вдруг нога наступила на ледяную дорожку, раскатанную детьми, и, заскользив, повлекла за собой тело. Оно рухнуло, как манекен, ударившись затылком о лед. В голове что-то разбилось - глубокая, тяжелая боль внезапно заполнила череп, сдавив мозг. Я машинально схватился руками за голову - и тут понял, что Люда ушла. Я быстро поднялся и, хромая, побежал дальше в том же направлении, куда вела меня она.

Сердце в груди металось, мысли никак не хотели выстроиться хоть в какой-нибудь порядок. Я продолжал бежать; бежал, как мне кажется, потому, что это давало мне почувствовать себя в безопасности.

Бегу - убегаю - убежал - спасся.

Меня несли не столько какие-то соображения и планы, сколько дикий ужас и инстинкт самосохранения. Я бежал и оглядывался, продолжал бежать и продолжал оглядываться. Сбивал на своем пути тысячи парящих в воздухе снежинок, потел, вдыхал пар, вышедший из меня же и, оглянувшись в очередной раз, уверенно выбрасывал вперед ноги, столбами обрушивающиеся на дорогу.

- Господи, ведь Ты есть! Ты должен быть, Господи! Если есть она... Если она не умерла... То должен быть и Ты! Господи, Иисусе Христе, помилуй мя... Помилуй мя, Господи!

Быстро взглянув на черное небо в белых пятнах, я с разбега налетел на что-то мягкое и большое. Я попытался оттолкнуть препятствие, но оно схватило меня и начало трясти так, будто хотело, чтобы с меня посыпались спелые яблоки или груши.

- Помилуй мя, Господи - повторял я, как помешанный, пытаясь вырваться. - Помилуй... Ты же есть! Ты же есть...

- Андрей! Андрей! - я вдруг услышал тот самый голос, который, тихий и глубокий по своей природе, мог становиться раскатистым и беспрепятственно проникающим в затянутые плотной паутиной углы человеческой души. - Очнись! Приди в себя!

Приди же в себя!

Я остановился.

Замер.

Замерли мои губы, в ужасе лепетавшие молитву, и мысли замедлили свое движение.

Я стоял, хрипел, вдыхал ртом холодный воздух и пялился остекленевшими глазами в лицо, ни с того ни с сего возникшее в ночи. Худое, бородатое лицо, некоторые черты которого мне казались приятно знакомыми.

- Олег... Это ты? Ты?

Олег улыбнулся:

- Я...

- Олежка! Олежка!!! - я бросился к нему, и обнял, что было сил. - А я как раз искал тебя... Как же это так? Тут, в парке, ночью... Какое совпадение! Господи, какое совпадение!

Я отступил от него на шаг, чтобы разглядеть получше, каким стал мой давний приятель. Отступил - и замер. Из-под зимней куртки спадала на ботинки черная ряса.