Он поддался вперед. И это оказалось совсем не просто. Джинсы сидели как влитые, и никак не хотели сниматься.

– Вы что, их лежа надеваете?! – возмутилась я, чувствуя как пальцы не гнутся в обессиленных руках, потея в суставах, скользя по прохладной коже. Для удобства встала на колени, готовая сдаться и сложить свинцовую голову ему на бедро.

– Ты горишь. Нужно принять жаропонижающее, – сообщил он очевидное.

Он еще типа заботу проявляет, сволочь такая. Злость придала мне сил, и я справилась, наконец, с этими гребаными штанами и трусами. И что я увидела…

– Как ты с этим будешь ссать? – оценила я, еще больше возмущаясь увиденному, гордо точащему на свободе перед самым моим носом.

– Меня возбуждают больные девушки, – сообщил гад, находящий мой изможденный вид сексуальным. Прям убить захотелось. У Деда Мороза своеобразное чувство юмора, а я-то думала, что все будет легко.

– Ну ты извращенец. Ты еще на меня голодным взглядом посмотри!

– Я врач и мне нравится лечить людей. А тебя я просто хочу.

Я зло посмотрела на него, как на человека, чьи заезженные слова достали меня уже до самых печенок, заявив:

– Если ты думаешь, что я сдамся, то #@% тебе!

Он засмеялся.

– Да нет, походу это тебе.

– Я тебе сейчас врежу, – пригрозила я от этого вопиющего безобразия.

– Развяжи лучше.

– Нет, – встала и первой прошла в туалет. – Заходи!

И этот гад, вконец издеваясь, заржал.

Не хотел он ни в какой туалет. А запихать его добро обратно у меня сил точно не найдется.

В двери запел трелями звонок, и я, захлопнув дверь туалета, понеслась переодеваться. Никогда я еще с такой скоростью не переодевалась, шатаясь подобно пьянице или моряку во время шторма. Когда я закончила, этот плененный козел уже дополз до коридора, так и оставшись с обнаженным предметом гордости любого самца, наслаждаясь моими нелепыми переодеваниями. Ну как такое можно пропустить…

Я начала открывать дверь, возясь с обжигающими холодом ключами, то и дело смотрясь в зеркало – костюм дьяволицы мне шел. Красные рожки на ободке, черный латексный лифон, игривая юбочка кровавого цвета, не скрывающая стрингов, тоже латексных, с хвостиком, и конечно ботфорты и длинные перчатки, плеть я повесила вместо сумочки.

– Тебе идет, – заметил пленник, абсолютно не смущаясь.

Я распахнула дверь, в надежде сразить соперницу наповал, пусть полюбуется.

Катька стояла на пороге со стопкой одежды в руках и извалянным в снегу портфелем.

– С Новым годом, – проронила она с выдержкой английского дворецкого, еще раздумывая, заглядывать или нет. – Тут такое дело, я видела к тебе… Я одного человека приняла не за того. Он к тебе… Короче, извини, пожалуйста, может завтра поговорим?

Она косо оглядела меня, оценивая мой недвусмысленный вид, и все же заглянула, после чего изумленно вытаращилась. Я так и осталась стоять с опущенной челюстью и на автомате взяла вещи.

– Ты в своем уме? – перешла на шепот Катька по старой дружбе, глаза ее стали еще круглее и больше. – Он же врач!!!

Сказав это и без труда разгадав мой идиотский план мести, она не выдержала и захохотала, начав хрюкать в ладони на весь гуляющий подъезд.

– Да, подруга, похоже, мы с тоб…ой одного поля ягоды, – ехидно сообщила она мне, и так туго соображающей и потрясенной, чувствующей себя полной дурой.

Катька не удержалась и снова заглянула.

– Хороший стояк, доктор. Одна приняла за мальчика по вызову и вторая туда же.

– Только вот я не изменяю никому и не уводила у тебя мужа, – произнесла я медленно, чувствуя дикую обиду.

Захлопнула дверь у самого ее носа, а затем посмотрела на Алексея, жутко краснея. Хотя я пылала настолько, что, казалось, краснеть больше некуда.

Тот улыбался во весь рот, очевидно надеясь, что хотя бы теперь я его освобожу.

Мне стало так стыдно, что фразой «У нас возникло маленькое недопонимание» было не отделаться. Стащив рожки и устало посмотрев на несостоявшегося бдсмщика, положила ворох шмоток ему на колени, сходила на кухню и ножницами перерезала все веревки. Затем отошла в сторону, ощущая, как реальность ледяным панцирем сковала полуголое тело, горящее, словно в аду.

Он встал, разминаясь, скинул на пол пиджак, натянул штаны.

С каким-то совершенно апатичным видом я разглядывала белый халат, лежащий поверх башмаков, как Алексей натягивает белую футболку и приближается.

Я неожиданно обнаружила себя в углу коридора, дернувшись от его рук, прикасающихся к шее, почему-то решив, что он задушит меня, и выставив свои вперед, вяло отмахиваясь.

– Не надо!

И в этот самый момент в квартиру вошла мама, немея от моего вида и, наконец, смущая невозмутимого до сих пор «гостя».

– Чем вы тут занимаетесь?! Аня, что здесь происходит?!

Но прикоснувшись ко лбу, она с ужасом отвела руку.

– Ты горишь.

Пальцы Алексея снова оказались на моем горле.

– Смотрим лимфоузлы, – сообщил он ей, глядя мне в глаза с долей самоиронии и улыбаясь. – Пойдем, – произнес он, подталкивая в сторону комнаты.

– Мне нужна чистая ложка, стул и градусник, – сообщил он маме, превратившись в доктора, привыкшего, приходя в квартиру к людям, раздавать указания.

Я осталась стоять на месте и, видя мой ступор, он потянул меня в комнату, на ходу стаскивая нифига не греющие латексные перчатки и расстегивая бюстгальтер.

– Что ты делаешь? – прижимая лифчик к груди, затормозила я в комнате, ощущая, как его торс подпирает спину.

– Тебя нужно переодеть и осмотреть.

– Ты что, еще и лечить меня вздумал?! – чуть не зашипела я от обиды.– Ты совсем больной?! – возмутилась из последних сил, оборачиваясь.

Алексей покачал головой и взял в руки толстовку.

– Да, Аня, голова у вас и правда совсем больная, – сообщил он, натянув мне ее на голову. – Ты о клятве Гиппократа слышала?

– Не больнее вашей, – огрызнулась я, почему-то снова вернувшись на вы, хочет играть в доктора? Да пожалуйста. Пока мама дома, я его не боюсь. – Отвернись, я надену трусики.

– По-моему я уже все видел.

– Мало я тебя Мурзиком.

Он усмехнулся, вздохнув, и пошел вымыть руки, позвонил и вернулся со стетоскопом в руках, пока я возилась с трусиками и трико, стаскивая прилипшие ботфорты.

– Все, – сообщила я, обессиленно рухнув на кровать, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Где в квартире самый яркий свет?– спросил он маму, отыскавшую, наконец, градусник. – В ванной?

– Что у нее? – спросила мама, пока он пристраивался на стул, на котором, собственно, столько успел посидеть.

– Гнойная ангина, которую никто не лечит, – сообщил он, поднимая пальцами мне толстовку со спины и грея в ладонях стетоскоп. Действовал он обыденно, профессионально, без тени сексуального намека. Да и какие намеки, когда я прямо тут готова взять и умереть, то ли от стыда, то ли от ангины. Затем он повторил процедуру с моей грудью, и вид у него был абсолютно строгим. Посмотрел горло. Надев на шею свою слушалку, посмотрел на часы. Без четверти двенадцать.

– Вряд ли сейчас аптеки открыты, – произнес он, задумчиво, пока мама открывала дверь потерявшей его бригаде.

– Тебе так нравится издеваться надо мной? – спросила я, не сдержавшись.

– Вообще-то, да, – ответил он, но не договорил.

В комнату вошла девушка, высокая, миловидная блондинка, с виду приличная медсестра. Только совсем не добро смотрящая по сторонам.

– Василис, литическую смесь. У нас есть йодинол?

Та кивнула, и во мне недовольно шевельнулась собственница. Оказывается приятно, когда человек привязан к стулу и принадлежит только тебе. И после болезненного укола, который угадайте, кто мне любовно воткнул в ягодицу, он взял одноразовый деревянный шпатель и бинт, делая большую ватную палочку.

– Я счищу часть гноя, дайте неглубокую тарелку для йодинола.

Вот к этому я была совсем не готова. Одно дело укол, и совсем другое, когда кто-то тебе лопатой будет в глотку лезть.

– Нет, не нужно, – запротестовала я.