– Я был у тебя только вчера… – смутился Робер, целуя ее в теплые сочные пухлые губы, которые Агнесса призывно подставила для поцелуя.

– Когда любишь – тоскуешь сразу же после ухода любимого… – она игриво опустила глаза, прикрывая их своими длинными пушистыми ресницами. Вам – рыцарям, привыкшим только грубить, да мечом махать, всегда трудно понять нас, женщин…

Она взяла его за руку и провела к маленькой стрельчатой дверце, отделявшей их спальню от детской, приоткрыла ее и кивнула головой, предлагая мужу полюбоваться заснувшим в кроватке наследником. Трехгодовалый карапуз тихо посапывал, лежа на бочку и поджав щеку кулачком.

Робер тихонько подошел к кроватке, наклонился и нежно поцеловал его, выпрямился, погладил по головке – маленький Гийом зашевелился и что-то тихо пробормотал во сне. Робер перекрестил его, снова поцеловал и осторожно вышел из детской, закрывая за собой дверку.

– Я уезжаю завтра… – произнес он.

– Господи… – Агнесса всплеснула руками, прикрыла ими лицо и спрятала его на груди мужа. – Я боялась, я, словно чувствовала это…

– Так надо. Таков мой долг… – он смутился, растерялся и замялся, пытаясь успокоить жену. – Так требует моя честь…

– Господи, ты, Боже мой! – всплакнула она. – Ну, почему так? Почему, когда, кажется, что все прекрасно и как нельзя лучше – всегда находится что-то или кто-то, из-за которого тебе надо спешить, уезжать куда-то, постоянно твердя мне о чести и долге? Нельзя, что ли, спокойно пожить и порадоваться в тишине и любви, отдавая каждый свой день любимому?..

– Так надо… – с трудом выдавил он из себя. – Таков мой крест…

– Умоляю тебя, заклинаю именем Гийома – нашего первенца и твоего наследника, останься… – понимая, что не сможет разубедить его, прошептала Агнесса.

– Ты прекрасно знаешь, милая, в честь кого назван наш первенец. – Робер стал целовать ее плачущие глаза. – Я дал слово спасти герцога Робера. Дал над телом друга…

– Хорошо… – обреченно ответила она, подошла к кровати, села на нее и стала расплетать свои косы… – Подари мне хотя бы эту ночь…

Он разделся и лег рядом. Агнесса прильнула к нему, ее губы – жаркие и зовущие прильнули к его устам и стали с жадностью целовать шею, плечи и грудь Робера. Он обнял ее, его руки стали скользить по волнующим изгибам ее тела, вздымающегося и подрагивающего от нежных прикосновений и ласк.

Губы графа скользили по ее щеками, наслаждали мягкой и упругой пухлостью ее губ, нежным и волнующим ароматом кожи шеи и плеч…

Два тела, изгибаясь и переплетаясь, начинали свой медленный танец любви. Все вокруг – убранство комнаты, горящие свечи и тихонько потрескивающие угли в камине вдруг растворилось и исчезло, оставляя только их одних…

Прохладный летний вечер, напоенный ароматами цветов, садов и свежестью моря, скромно умолк, словно боялся спугнуть их или отвлечь от наслаждения друг другом, казалось, что даже цикады, эти неугомонные и неумолкающие создания, разом сговорившись, вдруг перестали стрекотать, прислушиваясь к стонам двух людей, отдающихся удивительному и красивому чувству любви…

Эта ночь – прекрасная, грешная и, одновременно, такая тонкая, зыбкая и невесомая, превратилась для них в одно непрекращающееся мгновение, переполненное всей остротой и красочностью взаимности чувств. Бесконечность великолепия удаляла Робера и Агнессу от всех проблем и напастей окружавшего их мира. Души любящих, сливаясь и воспаряя в эфирах какого-то удивительного и невообразимого духовного пространства, зовущегося любовью, словно отделившись от их телесных оболочек, плавали в волнах накатывающихся на них наслаждений друг другом.

Утро наступало, отгоняя бархат ночи к далекому западу. Робер лежал на спине и боялся своим неловким или резким движением потревожить Агнессу, чья голова лежала у него на груди, прижавшись своим разгоряченным ласками телом к нему. Её густые волосы рассыпались по кровати и приятно щекотали его кожу.

Граф полной грудью вдыхал упоительный запах ее волос, в котором смешивались запахи трав и цветов, он с грустью и, к своему несказанному удивлению, одновременным наслаждением перебирал в своей памяти практически каждый день их недолгой, но такой прекрасной семейной жизни, казавшейся ему теперь просто идиллией.

Робер невольно поймал себя на мысли, что улыбается, вспоминая, как перепуганная насмерть Агнесса жаром своего тела буквально вылечила его болезнь и простуду во время его авантюрного похода на Таррагон. Именно Агнесса и ее любовь разбудила в нем, казалось, уже отмершее и превратившееся в камень чувство любви, а она, в свою очередь, раскрыла перед ним все многообразие и прелесть окружающего их бытия.

Рождение Гийома – его первенца, наследника и, прежде всего, такого долгожданного и такого неожиданного, вместе с этим, настолько преобразила графа. Разом, как-то удивительно и непостижимо для его сознания, мир изменился.

Робер вспоминал первое купание Гийома: маленькое розовое тельце новорожденного впервые в своей жизни познавало тепло, но не материнского тела, а чего-то иного. Он снова улыбнулся, живо представив себе, как тот робко, словно чуткий лист под едва уловимыми дуновениями ветерка, касался пальчиками теплой воды.

Родитель вспоминал первые, неуверенные и робкие шаги мальчика, его первую деревянную лошадку, старательно и с любовью вырезанную для него Рамоном, его первое, пусть и игрушечное, оружие, изготовленное для Гийома старым и верным Исмаилом, которого, как ни ворчал для виду на малыша его отец-граф, продолжал упорно называть «дедулей», даже не представляя себе, что где-то далеко на севере живет его настоящий дед, который…

– Господи, прости меня, грешника… – тихо прошептал вслух Робер. – Отец, прости и ты меня, ради Христа…

Агнесса пошевелилась во сне и что-то тихо прошептала. Он с нежностью погладил жену по волосам и едва коснулся ее волос губами, стараясь поцеловать и, вместе с тем, не разбудить ее.

Время неумолимо ускользало, открывая перед ними пропасть, зовущуюся разлукой…

– Как там отец? Жив ли он, здоровы ли братья? – промелькнуло у него в голове. – Эх, заехать бы на часок… – Он сознавал, что это губительно для него и опасно для всей семьи. Ведь если король Людовик узнает о том, что он жив и не похоронен под Бургосом, то уж наверняка вспомнит ему ту вольность в обращении с принцессой Констанс, возьмет, да и сурово накажет его и его братьев. Что же тогда говорить о его врагах в Англии, коим будет особенно приятно получить фору и приготовить изощренную ловушку для Робера и его людей. А ими, их здоровьем и, прежде всего, жизнями он рисковать не станет.

Он отогнал от себя эту дерзкую идею и сосредоточился на предстоящей поездке. Сам того не замечая, Робер как-то незаметно для себя заснул лишь под самое утро…

ГЛАВА III.

Разговор с Исмаилом.

Таррагон. 19 июня 1133г.

Пользуясь крупицами оставшегося у него свободного времени, Робер прогуливался со своим сынишкой в персиковом саду внутреннего дворца, располагавшегося в цитадели Таррагона.

Малыш Гийом о чем-то весело и без умолка щебетал, не переставая засыпать отца множеством вопросов, на которые тот едва успевал отвечать. Граф ловил себя на мысли, что, возможно, ему больше и не приведется снова увидеть своего любимого сына и наследника.

– Э-эх, – промолвил он, поглаживая сына по густой кудрявой головке. – Сколько же тебе еще придется узнать…

– Батюшка, – затараторил Гийом, – а почему ты такой грустный?..

Робер улыбнулся, вздохнул и ответил:

– Мальчик мой, – он снова сделал паузу – комок подступил к горлу, вдохнул полные легкие воздуха, изобразил на своем погрустневшем лице теплую и ласковую улыбку, – жизнь сложна. Она такая трудная и сложная, что тебе придется многому научиться. Научиться править, научиться управлять гневом и ценить понятие чести, верности и преданности… – он снова замолчал, посмотрел на небо. – И, самое главное, тебе придётся научиться слушать окружающих, впитывая только самое главное и отсеивая пустышки…