К осуждению действий Паррота вскоре присоединилось и другое ведомство: Медицинский департамент дал отрицательный отзыв на способ лечения уксусом, который применял Паррот, и, соответственно, о его награждении императором можно было забыть. Нет сомнения, что все это дело было доведено до сведения Александра I с подробностями, рисующими Паррота в самых черных красках – причем вряд ли в 1813 г., т. е. в разгар военной кампании, а скорее всего, на следующий год, когда царь вернулся в Россию.
Александр I прибыл в Петербург в середине июля 1814 г. в роли триумфатора, который принес Европе долгожданный мир. Паррот горячо приветствовал его приезд своим новым письмом[162]. Однако профессор допустил в нем две весьма чувствительные ошибки. Об одной он вряд ли догадывался, когда послал императору вместе с письмом текст своей речи «Взгляд на настоящее и ближайшее будущее», которую произнес в университете 2 февраля 1814 г., а затем напечатал. Речь прославляла Александра-победителя (хотя, по мнению Паррота, и недостаточно сильными словами: «Когда о Вас говорю, я в выражениях стеснен, потому что сдерживаться должен»). При этом в своей картине будущего профессор призывал отказаться от постоянных армий, которые лишь истощают страну и служат «мощнейшим орудием в руках захватчика», и увериться, что каждую нацию можно «в шесть недель вооружить», чтобы она дальше сама героически отстаивала свою свободу, «что нам ясно доказала Французская революция»[163]. Но эти идеи были категорически противоположны сформировавшимся к тому времени представлениям Александра I о роли народа (которая должна быть сугубо подчиненной по отношению к монарху) на войне и особенно негативному взгляду императора на военное наследие Французской революции, порождением которой был Наполеон (что позже выразилось в знаменитом манифесте Александра I от 1 января 1816 г.)[164].
Второй же ошибкой Паррота было заявление в этом письме: «Когда в Петербурге окажусь, вынужден буду с Вами о делах говорить. Многое произошло за время Вашего отсутствия. Покамест умоляю Вас никаких решений по департаменту народного просвещения не принимать, пока я Вас не извещу о том, что видел». Исходя из того, что Александру I уже представили кое-какие дела, которые имел в виду Паррот и о которых рассказывалось выше, можно вообразить себе степень раздражения императора. Только что победив Наполеона и собираясь на Венский конгресс, который должен был определить новые границы в Европе и будущие судьбы многих государств, Александр I вынужден был бы вникать в лечебные свойства уксуса – причем с обычным припевом Паррота, что от этого зависит судьба Дерптского университета и просвещения страны в целом!
Неудивительно, что, когда в середине августа 1814 г. Паррот приехал в столицу в надежде на новую встречу с Александром I, тот его не принял. До отъезда царя в Вену оставалось две недели, в которые он напряженно занимался делами, и свободного времени для друга у него не нашлось (что профессор воспринял с немалой обидой, хотя в прошлые годы ему приходилось ждать встречи в Петербурге и по целому месяцу).
Зато в декабре 1815 г., когда Александр I вновь вернулся в столицу после полуторагодового отсутствия, никакого нового его отъезда не планировалось и его свидание с профессором, приехавшим спустя две недели после императора, вполне могло бы состояться. Однако за истекшее время к названным выше обстоятельствам, которые могли вызвать у Александра раздражение в отношении Паррота, добавился еще один немаловажный повод: крупнейшая драка студентов с горожанами в Дерпте, приведшая на этот раз – впервые – к смертельному для местного жителя исходу (скончался русский купец Семен Шапошников). В столкновении, состоявшемся 21 апреля 1815 г., вечером после студенческого праздника, приняло участие со стороны университета около 60 человек. После этого несколько дней город был словно охвачен войной, поскольку вооруженные ремесленники ходили по улицам в надежде отомстить любым случайно встреченным студентам. Десять студентов были преданы «смешанному суду», состоявшему из членов Дерптского магистрата и дворянского выборного суда (ландгерихта) – таким образом, дело было вынесено за пределы университетской юрисдикции, а его разбирательство длилось до ноября следующего года[165].
Итак, говоря об изменениях в отношении Александра I к Парроту, которые могли проявиться в конце 1815 – начале 1816 г., не следует ограничиваться лишь общими, хотя и безусловно верными рассуждениями о том, что император, основавший за три месяца до этого Священный союз, удалялся от друзей, с которыми было связано либеральное начало его царствования. Нужно также говорить и о конкретных поводах, настраивавших императора против профессора в 1813, 1814 и 1815 гг., вплоть до известий о новых студенческих беспорядках в Дерпте – а ведь Паррот не раз прежде ручался перед Александром за своих студентов (кстати, тот факт, что разбирательство по делу о смерти Шапошникова еще продолжалось, также затруднял возможность встречи Александра и Паррота: профессор обязательно бы затронул эту историю при разговоре, император же, как и всегда, не хотел напрямую вовлекаться в ее разрешение).
И все-таки разрыв, хотя и предугадываемый, произошел для Паррота очень драматично. Профессор отправил Александру I одно за другим семь (!) безответных писем в течение более чем полутора месяцев пребывания в Петербурге, пока его денежные средства на жизнь в столице не подошли к концу. Император же заставлял его ждать, поскольку не отвечал ни положительно, ни отрицательно на просьбу о встрече, но лишь устно передавал через камердинера, что ответ последует. Наконец, 5 февраля 1816 г. Паррот решился навсегда попрощаться с Александром. В этом письме он опять использовал обращение «Ваше Императорское Величество», на протяжении большей части письма употребляя его в третьем лице (и лишь местами переходя на «вы», т. е. несколько уменьшая расстояние, разделяющее его с адресатом): «Жребий брошен. Вашему Величеству угодно, чтобы я в Нем видел отныне только Государя Российского. У Вашего Величества наверняка на это есть свои причины, справедливыми кажущиеся. Не взываю к будущему, которое меня оправдает; не взываю к прошлому, которое меня уже теперь оправдывает. Но взываю к великодушию Вашего Величества по поводу способа, каким угодно было Ему произвести разрыв, сочтенный Им необходимым. Я Ваше Величество просил его произвести с той честностью, какая нас съединила. Ваше Величество мне в этом отказали и тем самым объявили меня сего недостойным. Это мою горесть удваивает, и если имеет подданный право сказать Государю, что он неправ, скажу я, что Ваше Величество в сем отношении неправы. В чем мое преступление? Последние тринадцать лет, Государь, жил я только для Вас; дела мои, обязанности, даже ученые труды – все Вам посвящал. Хотел быть и казаться достойным доверия, каким Ваше Величество меня почтили вопреки обыкновенному ходу вещей. Я Вас любил, Вы это знаете, с силой, какая порой Вас удивляла»[166].
В этом и предыдущих горьких письмах Паррот оплакивал не только себя, но и всех желающих добра людей, снискавших «репутацию доверенного лица» императора, с которых враги всегда «глаз не спускают» и радуются их падению. Паррот рвался сам объявить во всеуслышание своим врагам, что этой репутации более не существует, и просил, чтобы подобный случай не повторялся: «Если когда-нибудь случай вторично сведет Ваше Величество с существом чувствительным, которое, привлеченное благородством Вашей души, пожелает полностью предаться Вам, заклинаю Вас именем Божества, которое Вы почитаете, как и я, оттолкните его немедля. Да будет Вам довольно одной жертвы чувства!» Подобные строки, написанные в январе – феврале 1816 г., дорого стоили Парроту. Он тяжело заболел, начал кашлять кровью. Увы, его давнее желание умереть за императора оказалось не вполне метафорой!
