Развязка этой истории анализировалась в предыдущем параграфе: увы, она привела к серьезному кризису дружеских отношений Александра I и Паррота. Император, уезжая в 1807 г. к армии, пообещал подписать проект (хотя профессор до конца сомневался, какой именно из планов организации училищ имелся в виду – тот ли, что подготовил он, или проект министра), а потом еще раз повторил свое обещание. В 1808 г., рассчитывая на скорый выход указа, Дерптский университет и лично Паррот понесли ряд расходов по аренде земли и помещений для этих училищ, но указа так и не поступило. Тогда Паррот попросил Александра I покрыть эти расходы, чтобы вывести его из ситуации, которая профессора «вдвойне компрометировала» (т. е. и перед университетом, и перед собственниками земли). После этого новых попыток он уже не предпринимал и лишь при расставании с Александром I в 1809 г. в последний раз попросил известить его о решении: «Отрицательное мне боль причинит, но еще большую причиняет неопределенность»[117].

Непосредственное участие Паррота в политических проектах, касавшихся крестьянского вопроса и организации образовательных учреждений, наделяло профессора опытом, редким для человека в его ученой должности. Он общался с министрами и видными сановниками, с людьми, составлявшими ежедневное окружение императора, наблюдал детали процесса выработки и принятия государственных решений. Спустя некоторое время это позволило ему окинуть взглядом и оценить ход александровских реформ в целом. Такой взгляд тем более важен и ценен, что он носил, так сказать, «промежуточный» характер – его нельзя в полной мере счесть «оценкой реформ изнутри», поскольку Паррот, строго говоря, владел далеко не всей механикой их реализации, но в то же время это и не была позиция стороннего наблюдателя, ведь профессор в конечном счете трактовал все успехи и неудачи реформ как личные успехи или неудачи Александра I, к которому испытывал искренние дружеские чувства. Поэтому то, что кажется резкой критикой характера реформ со стороны Паррота или даже его бесцеремонным вмешательством в прерогативы императора, «поучениями, как управлять страной», на деле следует воспринимать как борьбу Паррота за сохранение в Александре того идеального образа либерального самодержца, «друга народа», каким профессор его увидел при первой встрече. Борьбу эту, как известно, Паррот в итоге проиграл, но стоит отметить, что он смог оставаться подле императора и общаться с ним гораздо дольше, чем большинство из тех «молодых друзей», вместе с которыми Александр I начал свои реформы.

Уже в 1805 г. стало понятно, что за этим началом не следует результативное продолжение, зримым знаком чего стал фактический роспуск Негласного комитета, т. е. разлад в ближайшем окружении царя. Паррот провел в Петербурге почти всю первую половину этого года, собрал за это время значительное количество информации и перед отъездом подготовил большой текст, который решил лично зачитать Александру I, впервые обращаясь к нему с широкой, разносторонней критикой его правления. Прежде всего профессор указывал на изменившиеся настроения в обществе, из которых ушла «любовь к общественному благу», желание помогать императору в его либеральных проектах, в том числе касательно освобождения крестьян – тон везде задают вельможи и крепостники, а партия Александра, «партия разума и человеколюбия» отступает. Лишенный помощников, царь остается один на один с консервативно настроенной верхушкой дворянства. В армии господствует система муштры, с целью создать «вышколенных автоматов». Происходит же это из-за нежелания Александра применять собственную власть и собственную силу там, где речь идет о «любви к добру», из-за отсутствия воли сокрушить «людей злонамеренных», когда царю приходится постоянно защищаться вместо того, чтобы нападать[118].

В помощь Александру Паррот предлагал организовать комиссию по принятию прошений на высочайшее имя (этот проект он выдвинул еще в начале своего визита), сделав ее действенным инструментом для оживления реформ, а также советовал больше полагаться на лиц, всецело ему преданных, имея в виду Клингера и прежних друзей – Чарторыйского, Новосильцева, Кочубея (т. е. фактически призывая восстановить распавшийся Негласный комитет). При этом императору не следовало увлекаться чересчур общими проектами («Напрасно приказываете Вы спешно сочинить кодекс законов. Предположим, что будет он написан, так недостанет у Вас подданных для его исполнения на всем пространстве Вашей Империи»), но уделять время посещению конкретных служебных мест, где появляется возможность поощрить людей достойных, побуждая их к усердию.

Вероятно защищаясь от критики и желая продемонстрировать верность либеральным принципам, Александр I на той же встрече поделился с Парротом своими идеями о скором принятии конституции для Российской империи и об отказе от самодержавной формы правления. Профессору не понадобилось много времени, чтобы переварить это поразительное известие: уже на следующий день, 28 мая, он написал императору новое письмо, в котором развернуто опровергал желание Александра сложить с себя власть самодержца. Паррот доказывал, что Россия пока не готова к представительному правлению, в ней еще отсутствует «третье сословие», а «народ покамест от цивилизации крайне далек» и в нем недостаточно развито «уважение к законам». Поэтому «деспотическая конституция» в настоящий момент необходима подданным царя, чтобы привить им истинное Просвещение[119] (похожие мысли не раз высказывали и Ф.-С. Лагарп, и члены Негласного комитета).

Читать Александру I вслух свои наставления по управлению государством Паррот продолжил и во время следующего визита в январе 1806 г. Он чувствовал, что в этот момент может действительно повлиять на императора, нуждавшегося в друге после военного поражения. Паррот восклицал: «Да сумеет каждое из этих слов Вам душу пронзить, как оно мою пронзило!», он видел в этом свой «самый возвышенный долг». Большая часть его слов повторяла сказанные ранее в 1805 г.: профессор предупреждал о том, что «обскуранты» караулят у порога и надобно хотя бы «пошатнуть» врагов добра, советовал вновь собирать вместе для решения государственных дел молодых друзей императора и Клингера, требовал устранить муштру в армии и в целом опять писал о необходимости идти вперед в деле реформ – нападать, а не обороняться. Отчасти новым упреком прозвучало то, что Александр I, по мнению Паррота, недостаточно времени уделяет внутренним делам («Если Вы внутри страны делами не займетесь, не устоите»), а для этого следует изменить рабочий распорядок дня, использовать утреннее время – «те часы, которые Боги человеку даровали, чтобы наслаждался он самой возвышенной частью своего существования, чтобы судил справедливо, чувствовал величественно, действовал мощно» (меж тем как император ложится поздно, а оттого утром встает с трудом)[120].

Тяжелые переживания, а затем разлад в отношениях с Александром I в 1807–1808 гг. не дали Парроту возможности сохранить дальше принятую им роль «ментора императора». После восстановления их регулярной переписки профессор продолжил критику хода реформ, обращаясь теперь к отдельным, наиболее существенным правительственным мерам. Такой важной темой, взволновавшей Паррота уже в 1809 г., но к которой он с особым рвением обратился год спустя, стала финансовая реформа, проводимая с целью остановить катастрофическое падение курса рубля (который за четыре-пять лет опустился более чем в три раза). В письмах к Александру I профессор критиковал распределение новых налогов в манифесте от 2 февраля 1810 г. и особенно резко – манифест о государственном займе от 27 мая 1810 г.[121], подготовленные М. М. Сперанским и его сотрудниками. «Жаль мне, – писал Паррот об итогах работы собранного Сперанским Финансового комитета, – что финансисты Ваши ни лучше действовать не умеют, ни лучше свои действия объяснять». Заем, решавший задачу изъятия из оборота необеспеченных ассигнаций, вызвал у профессора категорическое осуждение: «Этот чудовищный заем <…> Вас на 100 миллионов беднее сделает (не считая процентов), если он удастся, а у иностранцев создает ужасное представление о состоянии Ваших финансов»[122].