— Судоходство на реке открывают, — ответил Евдоким и выпустил такое облако дыма, что Гошка закашлялся. — Меня на работу бакенщиком берут.

— Хотят пшеничку в колхозы по реке завезти, — сказал Федор. — По дорогам-то сейчас не пролезть. Ну, а ты, что? — обратился он к Евдокиму.

— Согласился, — ответил Канунников, снова затягиваясь самосадом.

Федор высоко поднял брови, смерил Канунникова долгим пристальным взглядом и произнес, словно размышляя вслух:

— Обстановку на реке в один день не поставишь. Пароходы по ней пойдут не раньше середины июня.

— Обещают пустить не сегодня — завтра, — перебил его Евдоким.

— Торопятся, — покачал головой Гошка и осторожно добавил: — Про нас ничего не спрашивал?

— Откуда им знать, что вы здесь?

— А лодка? — Гошка в упор посмотрел на Евдокима.

— Сказал, что знакомый из Лугового охотиться приехал.

Евдоким выбросил недокуренную цигарку и пошел к дому. Федор с Гошкой двинулись за ним. Собака снова зарычала на них, но Евдоким голосом успокоил ее и она отошла в сторону, пропуская гостей.

В доме было тепло, из чугунка, стоявшего на плите, остро пахло кислыми щами. Наталья успела приготовить обед, пока Евдоким был на катере. Гошка повел носом и сел к столу. Федор сел рядом. Наталья поставила на стол чашку с солеными ельцами, хлеб, налила гостям щей.

— А ты чего не садишься? — спросил Гошка Евдокима.

— Провожу вас, пообедаю с Натальей, — сказал он и отошел к печке.

На комельке рядом с чугунком лежала тонко нащипанная лучина. Кивнув на нее, Евдоким заметил, обращаясь к Наталье:

— Больше лучиной коптить избу не будем. Не сегодня — завтра привезут керосин, станем жить, как нормальные люди, с лампой.

— Овсянников приезжал? — спросила Наталья и Евдоким увидел, как в ее глазах мелькнули радостные огоньки.

Ей хотелось спросить об этом сразу, едва Евдоким вошел в избу, но удержали непрошеные гости. Наталья решила, что их незачем посвящать в семейные дела. Теперь по ответу Евдокима поняла, что его приняли бакенщиком. Это в корне меняло их положение. Раз есть работа, значит будет кому и заступиться. От этой мысли она повеселела и, подойдя к Евдокиму, прижалась к нему плечом.

Пообедав, гости засобирались в дорогу. Евдоким вышел с ними на берег. Они молча пожали ему руку и, лишь когда выплыли на середину реки, стали о чем-то оживленно говорить между собой.

Наталье очень не понравилось, что Гошка с дружком скрылись, когда к дому подходил катер, а теперь так поспешно уехали. Ее поразило, как изменился Гнедых всего за каких-то два года. Постарел, обрюзг, кожа на лице посерела, покрылась мелкими морщинами. Наверное, стал много пить, подумала она. Даже сюда приехал с бутылкой.

Пил Гнедых и раньше. Но после перепоя всегда парился в бане, выгонял похмелье. Был он аккуратен, умел следить за собой. Девки говорили, что после бани он даже мазал лицо сметаной. За это они посмеивались над ним. Но Гошка не обижался. Он переводил такие разговоры в шутку и смеялся не меньше других. Веселый, всегда подтянутый парень нравился оленихинским девчатам. И вот теперь с ним случилась такая перемена. От прежнего лоска не осталось и следа. Нехорошими делами, видать, стал заниматься Гошка, подумала Наталья. Поэтому так убежденно сказала Евдокиму, что ночью на дороге стрелял в него Гнедых.

— Откуда ты знаешь? — подняв изломанную бровь, насторожился Евдоким.

— Не заметил разве, ни разу тебе в глаза не посмотрел, — сказала Наталья.

Евдоким не ответил. За событиями последних дней эта история стала уже забываться. Да и что могут сказать глаза человека? Иногда убийца имеет взгляд невинного младенца. И наоборот.

У человека с самым что ни на есть угрюмым, недружелюбным взглядом может оказаться чистая, добрая душа.

Утром Канунников решил измерить глубину Чалыша на самых опасных перекатах. Вырубил длинный шест, очистил его от коры, через каждую сажень сделал зарубки. Шест оказался тяжелым, но Евдоким и выбирал такой, который бы не относило течением. Положив его в лодку, он взялся за весла. Мутная весенняя вода торопливо катилась к Оби. От нее веяло холодом и Евдоким налег на весла.

Первый промер предстояло сделать на косе, где он летом ставил переметы. На самой стреже достать шестом дна не удалось. Подумалось, что в половодье мерить глубину — пустое занятие. Но на втором перекате, недалеко от берега, к июню обычно обнажался песчаный остров. Евдоким ткнул там шестом, глубина составляла ровно сажень. Он отметил про себя, что тут и надо поставить красный бакен. А пока воткнул на отмели таловую тычку и привязал к ее макушке пучок травы. Вторую такую же тычку установил на берегу. Посмотрел на свою работу и остался доволен: пароходу был указан проход по реке.

Самым опасным Евдоким считал перекат, расположенный чуть ниже протоки, в которой они со Спиридоном ставили фитиль. Это была граница его владений, установленная Овсянниковым. Дальше должны простираться владения другого бакенщика.

Летом в этом месте появлялось несколько песчаных островов. Река была глубокой только у самого берега, ширина фарватера составляла здесь всего саженей тридцать. Евдоким хорошо знал это место, поэтому поставил тычки и тут.

Когда он поплыл назад, со стороны далеких, различимых только в ясную погоду гор, потянуло холодным ветром. По реке побежала рябь, волны застучали о борта лодки. Канунникову подумалось, что может пойти снег. Весна была капризной и неустойчивой. Вчера стоял теплый, почти летний день, а сейчас погода стала словно в предзимье. Солнце исчезло, по небу поползли низкие серые тучи. Евдоким налег на весла. Тихо заскрипели уключины, сильнее застучала о борт лодки вода. И ему впервые подумалось о том, что теперь придется бывать на реке в любую погоду.

Добравшись до дому, он вытащил лодку подальше на песок, чтобы ее не хлестало волнами. Взвалил на плечо весла и направился к избе. Наталья меняла сыну пеленку. Когда Евдоким вошел в избу, она слегка повернула голову, скосила на него глаза.

— Студено, — сказал он и зябко поежился.

— Теперь у тебя такая доля, — произнесла она и, взяв сына на руки, села на кровать.

Евдоким увидел, как она расстегнула кофту, высвободила тугую грудь и подставила сосок к губам сына. Тот жадно поймал его и, сопя и смешно причмокивая, уставился на мать круглыми серыми глазами. Евдоким постоял у порога, глядя на Наталью, на блаженно сопящего сына и сказал:

— Я тоже хочу есть.

— Рыба в печи, доставай, — ответила Наталья.

Евдоким вдруг вспомнил, как она пела, когда он возвращался с заморного озера, где сачком черпал рыбу. Что-то новое стало появляться в ней. Он внимательно, словно заново открывая для себя, посмотрел на жену. В больших синих глазах Натальи светилась теплота. Русые волосы выбились из-под косынки на высокий чистый лоб. Весь ее вид, такой простой и домашний, располагал к доброте, спокойствию, уюту. Он опустил глаза и пошел к печке доставать еду.

После обеда Евдоким решил навести порядок в стайке у коровы. Стайка была временной, сплетенной из прутьев, наскоро обмазанных изнутри глиной. Корову Евдоким привел с собой из Оленихи. Сейчас она стояла в полусумраке стайки, жевала жвачку. Корова должна была отелиться в середине мая и уже почти не давала молока. Евдоким вывел ее наружу, погладил по крутому вздувшемуся боку, хлопнул по холке.

Ему доставляло удовольствие возиться во дворе, задавать корове сено, даже убирать навоз. Кроме коровы он завел бы и поросенка, но его нечем было кормить. Скудного урожая картошки могло самому не хватить до осени. С пшеницей было еще хуже. Так что мечту о поросенке пришлось оставить. Но больше всего он хотел завести овечек. От них и овчина на тулуп, и шерсть на носки и валенки. Однако купить их было негде.

Почистив стайку, Евдоким долго стоял у дома, смотрел на раскинувшиеся луга. Желтая прошлогодняя трава шелестела от ветра, покачивались голые верхушки ветел. Вода во многих местах уже вышла на пойму, затопив низины. Но пройдет немного времени, река войдет в берега и луга покроются буйной зеленью, а воздух наполнится щебетом птиц. Он окинул взглядом бескрайнее пространство и подумал о том, что будь его воля, он развел бы здесь стада скота. Построил маслозавод, бойню. На таких дармовых кормах можно размахнуться. Но он понимал, что воли ему на это не дадут. Теперь настали другие времена.