- Но если Фёдоровна украла бутылку, как она снова оказалась в вашем доме?

   Теперь уже пришла очередь вздыхать Марье Ивановне.

   - Мы тут посовещались, и решили, что Васильевна забрала. Она около стола стояла - охала да за поясницу держалась, когда мы квитанцию искали. К тому же опять-таки Полкан на неё прыгал.

   - Зачем забрала?

   - Наверное, вспомнила, что эту бутылку у Никитичны видела. Когда документы разыскивали, я лично обнаружила в хурхурах Фёдоровны свой гребень и очки Кнышихи. А когда вы с участковым сказали про масло и яд, мне здорово не по себе стало. Только тогда спросила Никитичну об отраве.

   - А я сразу же кинулась к шкафу. Мы с Ивановной всё перебрали - нет яда, исчез, а потом вижу, что бутылка на другой полке стоит, - удивленно пожала плечами Никитична. - Да ещё вся в масле, грязная...

   Люба смутилась, вспомнив как они с участковым производили обыск в отсутствии хозяйки.

   -... думаю, что такое? А, может, и сама запамятовала да переставила в другое место? А теперь оно вон что выясняется.

   - Ага, а Васильевну обвинила в маразме! - налетела на неё Клавушка.

   - Так она собиралась сказать, что это я купила отраву. Мы тогда вдвоем у автолавки остались - вы уже покупки сделали и ушли. Участковый во всем меня обвинил бы. Не хватало только на старости, как жирафа на мир через клетку глядеть. Вот я и перевела разговор на саму Васильевну. А настояла яд недавно - чуть больше недели прошло. В аккурат за два дня до Дунькиной кончины.

   - А где теперь эта бутылка? Надо отдать её полиции.

   - Ни к чему это, Любушка, - жестко отрезала Баба Груня.

   - Выкинула я её, а масло в яму вылила и закопала, чтобы больше никто по ошибке не отравился, - заявила Никитична. - Хватит, Любушка. Ты у нас умница - всё выяснила и разгадала. Ну, а теперь ступай себе с Богом, пока мы все тут не померли от твоего детективного рвения.

   - Но почему вы об отраве не спросили Анну Васильевну? К чему строить догадки? А вдруг это не она вернула на место бутылку?

   Старушки заметно занервничали.

   - А кто? Вот мы все перед тобой - никто из нас не забирал её из дома Федоровны.

   - К тому же, я спросила, - виновато пробормотала Баба Груня. - Хотя Васильевна, болезная, всю неделю в постели пролежала пластом, всё равно сатана стал ум смущать - не старая ли обида в ней взыграла? Это Полкан мне голову заморочил своими прыжками. Пришла к ней сегодня утром, а Васильевна сама не своя. Спицами стучит, как барабанными палками, губы синие, сама вся трясется. "Всё, - говорит, - Груня, конец мне: опять всех собак навешают. Никогда я от той пропавшей шерсти не отмоюсь. Сын в администрации на хорошей должности работает - как узнает начальство, что его мать в убийстве обвиняют, с работы с позором выгонят". А сама всё вяжет, вяжет... Ну, тут я и брякнула про Полкана - мол, что он к тебе полез? Наверное, бутылку с отравленным маслом почуял? Я ещё не успела спросить, зачем она её забрала и тайком Никитичне вернула, а мученица, - старушка шумно высморкалась в платок, - сознание потеряла. Я её и так, и эдак, а Васильевна только мычит да платок мне в руки сует.

   - На микроинсульт похоже, - машинально поставила диагноз Люба.

   - Вот до чего напраслина довела человека, - всплакнула Марья Ивановна.

   - Значит, Полкан всё-таки не зря крутился возле Анны Васильевны: масло почуял.

   - Да пёс его знает, что он почуял! Может, запах Жужки - сучка хоть и древняя, а гулять здорова. Кобель, что с него возьмешь. А может, и оладьи захотел.

   Бабки уныло переглянулись.

   - Мы тут посовещались и решили - Васильевна потому бутылку забрала, что не хотела, чтобы про покойницу лишний раз плохое говорили. Хотя сама от неё немало настрадалась. Но такой уж она человек... таких беречь надо.

   В общем-то, Люба разобралась в том, что произошло, и даже облегченно выдохнула, сообразив, что не придется идти в полицию и доносить на старушек: бутылки больше нет, главная подозреваемая между жизнью и смертью, свидетели единодушны в показаниях. Нет смысла сокращать дни бабулек допросами в кабинете следователя.

   Старушки вместе вышли её провожать до околицы.

   "Скорой" удалось каким-то образом вырваться из лужи, и Женька Свистунов уехал, прихватив с собой и Анну Васильевну.

   Узнав о том, что подружка осталась жива, бабушки заметно приободрились.

   - Ты уж, Любочка, - заявила Марья Ивановна, - раз выбрала себе работу фельдшера, осторожнее будь с людьми.

   - Вон, чуть Васильевну не ухандокали ни за что, ни про что.

   Люба только согласно кивнула головой - она и не сомневалась, что во всех своих промахах старухи, в конце концов, обвинят именно её.

   Преодолев по обочине лужу, она оглянулась.

   Бабки стояли сплоченной группой и смотрели ей вслед: согбенные, опирающиеся на палки, в куртках с чужого плеча и шерстяных платках - такие бесконечно далекие, словно девушка преодолела не лужу, а пресловутую грань между мирами.

   Что-то во взглядах, которыми её провожали старухи, показалось Любе подозрительным.

   'Уж не обманули ли меня хитрые бабульки?' - мелькнула у неё предательская мысль, но девушка поспешно её отмела. - 'Нет, люди этого поколения на подобное не способны. Они хорошо знают цену справедливости'

   - До свидания, - приветливо помахала она рукой.

   Бабки чуть подумали, а потом кто-то громко пробормотал: