Соблазн велик, но риски непомерны.

Вот если бы не чиститься от скверны,

Не изменять размеренный режим…

А так – зачем? Зачем, ты нам скажи?!

Ведь слепит свет, показывает раны,

Изнанку бедной, искорёженной души.

От эпитафий перейти на эпиграммы?

И думать обо всём… Зачем – скажи?

Но вы не видите, не знаете, наверно,

Что можно по-другому жить – без скверны:

Писать, переживать, любить и думать,

Самим себя понять, на то, что плохо – плюнуть.

Попробовать и разом изменить,

Убрать, что вам мешает, приструнить

Того, кто в это время врёт и метит

…в миссии,

но он вам совсем не светит,

Он лишь лампадку ветхую палит

И вам молиться, веровать велит:

Что с солнцем плохо, а в потёмках хорошо,

Что он вам цель и истину нашёл…

К прозренью путь и будет вместе с вами

…идти…

…но просто вас

болванит,

Опутывает, лжёт, с пути сбивает

И аналогии в истории стирает.

Ну вот пришли, застряли в тупике…

А где миссия?

…и затихли те,

Кто вам рассказывал про верные дороги,

Про кущи сытные и яркие чертоги.

Остались вы одни и без поводырей.

У вас нет ничего – лишь свет от фонарей,

Коптящих и воняющих без меры.

Вот так вас бросил тот, кто на галерах

(Со слов его)

пахал всю жизнь!

На самом деле бабочкой кружил:

С куста на куст, с бутона – на цветок…

Куда летит теперь: на Запад, на Восток?

В какой галере вам его искать,

С кого спросить и как его достать?

Желание одно: пробив глухую стену,

Спросить за гадкую и подлую измену!

С кого? Кто вам темницу показал,

Преподнося, что это тронный зал:

«Пусть всё черно, но не было бы хуже…»

…и вот сидите в рубище и в луже!

Кто виноват, кому предъявим счёт?

Хохочет и ликует звездочёт,

Предрекший вам плоды от глупой веры.

А тот, кого любили вы без меры,

Сидит на троне, на корме галеры.

Он не гребёт, лишь сладко ест и пьёт,

С ухмылкой молча в барабаны бьёт!

Вокруг испуг и смрад горящей серы…

Пусть не поэтом…

Здесь что думал сказать – это подвиг почти,

Нам бы сделать ещё хоть что-то.

Только всё на прослушке (и ты учти)

Выявлять – это их работа.

Исподлобья взгляд, нас ничто не ждёт,

Мы в бараках, вокруг – охрана.

Ждали – вот он… век золотой идёт,

А пришёл отмороженный, сраный.

Одобрения шум, единение масс,

Безразличие тех, кто умнее.

Разве пара-тройка нашлась среди нас,

Зная, что промолчать больнее.

Осмелев, голос подняли, закричав:

Люди вас обманули, грабят…

Ну а те, кого защитить хотят

…те… молчат,

…Или ложью себя похабят.

Скоро четверть века ми́нет уже,

Как безвременье наступило,

Когда волю и совесть забрали себе:

«Гопота – с подворотни дебилы».

Ты не бойся, не верь, ничего не проси

…Если больно – терпи без звука.

Пусть поэтом тебя не зовут – прости,

Лишь бы не называли сукой.

Небесный дирижёр готовит свой оркестр,

Внизу устали ждать и нет свободных мест.

Достали инструменты оркестранты,

Листают ноты, поправляют банты,

Переговариваясь, смотрят на него.

Неповторимого и строгого – того,

Который всё начнёт, взмахнув десницей,

И полетит по небу в колеснице,

И зазвучит мелодия дождя –

Такая дивная и разная всё время.

Ни выучить, ни повторить её нельзя,

Без изменения лишь основная тема,

Потоками воды сбегающая вниз.

Не жанр, а так – причудливый каприс,

Фантазиями автора навеян.

И дело не в гармонии, размере,

А в том, как мы его услышим,

Как он звенит и разбегается по крышам.

Не тот, который моросит уныло,

А на душе и зябко, и постыло,

А дождь-оркестр симфонией гремит,

Литаврами грохочет и дрожит,

Гудит фаготом водосточных труб,

И откликается прикосновением

к свирели

чутких губ.

Кого-то он баюкал, нянчил и покоил,

Кого-то разбудил и дал энергии прилив,

Усилив ритм и тон и выделив мотив,

Акцент усилил барабанным боем…

Потом аккордеона дышащие звуки,

И замер дирижёр, и опускает руки.

И пробегают струйки по стеклу,

К которому прижмусь, лицом прильну,

Чтобы услышать шёпот кастаньет…

И всё затихло, и сошло на нет…

А ведь я тебя родил и вырастил –

От большой любви, не из милости.

Создал образ и сваял во плоти,

И в этот мир выпустил

…прости.

Здесь наивная и чистая душа

Полной грудью не сможет дышать,

А говорить, то что думает,

Станет только тот, кто безумен

…или безудержен –

В том, что сделать что-то пытается

И от равнодушия задыхается,

И удивлён, и досадой мается…

А вокруг либо стена тупости

Либо животный хохот от глупости,

Выражающей общее мнение,

Которое усиливается с появлением

Желания сохранить баланс,

А может, всех загоняет в транс

Всеобщего одобрения и восхищения

…поклонения.

И мне не изменить ничего, не сломать

…нужно время

И можно лишь надеяться, ждать

…какого-то

изменения.

И больше нечего сказать и добавить,

И не уберечь уже, не избавить,

И не оградить от этого срама

…и не спасти,

И хоть я не виноват ни грамма,

И такая всей жизни драма –

Я всё равно говорю:

…прости!

Я и Пастернак

Я вышел из вагона на перрон,

Меня встречали с духовым оркестром –

Прям как героя, прям как вип-персон.

Кружилась голова, покрыта фетром,

Полы пальто распахивались ветром

И всё как наяву, и вроде бы не сон.

Носильщик подхватил мой чемодан,

С улыбкой глядя на меня, как школьник…

Я поискал в кармане, вынул «стольник»,

В другом – платок и мелкие монеты,

Помятые трамвайные билеты…

Где карты, портмоне? – одни вопросы.

В нагрудном – в портсигаре папиросы,

Очки в футляре из простой резины

И зажигалка с запахом бензина

(Курить я бросил, что за чертовщина?!).

Народа нет… Носильщик у такси

Мой чемодан на землю опустил.

Я дал ему купюру из кармана.

Он на меня взглянул, оторопев:

«Такую сдачу… и на день не дали плана…»

(Он по червонцу у коллег собрал у всех).

Я сел в машину, не сказав, куда поеду

(А время на часах как раз к обеду),

Однако мой водитель за баранкой

С шутливою обычной перебранкой

Уверенно довёз и счётчик отключил.

Ему я мелочи с опаскою вручил,