– Совсем как я. Пастух пастухом, а тоже лезу на театр военных действий, – пришлось подивиться мне нашей схожести.

– Вроде того, Дик. С одной лишь разницей. Он не ограничивался, как некоторые, воскресной школой, поэтому и идёт своим путём, нацеливаясь на благосостояние без риска для собственного здоровья.

– Так не бывает, иначе и я нашёл бы этот кремнистый путь!

– Как бы не так! Ещё год назад в Дели мой знакомый утверждал, что если бунтующие массы увлечь идеей всеобщего равенства, то они напрочь забывают о такой мелочи, как звон монет. И если в это время находиться недалеко от толпы, восставшей против доморощенных тиранов, как, скажем, в Европе или против иноземных притеснителей, как здесь в Индии, можно неплохо возвыситься материально, независимо от конечных результатов бунта. «Главное, уловить ситуацию и вовремя сунуться с нужной для горячих голов идеей, – говаривал мне этот прожжённый мыслитель, – а там процесс пойдёт сам собой, позволяя умному человеку погреть руки у камелька народного гнева».

– Умнейшая голова, да ещё и не в петле! – восхитился я и поинтересовался неразумно: – А как, сейчас с процессом?

– Идёт, как видишь. Индия бурлит паровым котлом, иначе наш теоретик не торчал бы на полуострове. Он ещё в Дели возлюбил неприкасаемых, но вот что задумал в Гоудвар-Сикри, не знаю. Однако, думаю, не зря пригласил нас.

– Если он окончательно не повредился рассудком, то мы будем на его стороне, – подытожил я разговор, ещё до очной ставки возлюбив Верного Человека, как истинный христианин Писание, и добавил заклинательно: – Да не надсадись его разум, петляя по хитроумным теориям мироздания!

* * *

Джунгли окучила ночная прохлада, Где-то слева от развалин прокричала птица гелло, предвещая беду, и суровый махрат ввёл в наше временное пристанище незнакомца, закутанного в саван, но при чалме.

– Рикшаза, рикшаза, – в ужасе заголосили наши слуги, укрываясь по углам.

–Призрак, – перевёл я крики туземцев, несколько отступая вглубь развалин с оказавшимся случайно в руке булыжником.

– Салам, бабу! – вдруг выкрикнул пришелец и, сорвав головной убор, простёр вперёд руку, видимо приветствуя нас.

Под чалмой было пустынно, как на душе с похмелья, хотя некоторая растительность вокруг темени и под подбородком ещё могли вызвать зависть у повредившегося рассудком ламы. Ночной гость был самого пронырливого роста, лицом смугловат, то ли от активности солнца, то ли от активности неразборчивых предков, зато блеск серых навыкате глаз, явно свидетельствовал о породистости в пределах допустимого. Даже в его первых словах слышалась властность, а в последующих – и французский лоск грассирования. Словом, это был не просто тёртый временем мужик, а немедленная овечья смерть, как говорят у меня на родине. За глаза ему можно было давать лет сорок без амнистии, хотя в чалме он выглядел опрятнее.

Я, не отрываясь, смотрел на Верного Человека, впадая в трепет от мысли – с кем связался и за что мне всё это? Ведь иной успевает прожить счастливую жизнь, а ему так и не посчастливится встретить на своём пути высоколобый самородок или, на худой конец, вляпаться в историю хотя бы своей страны.

– Давайте знакомиться, – сразу к делу перешёл наш мыслитель. – Меня зовите просто Великий, хотя туземцы в задушевных беседах к этому ещё добавляют индийское Дада, что значит – старший брат, – и он пошёл по кругу с протянутой рукой.

– Дик Блуд, зверобой и траппер с берегов Онтарио, – первым представился я, с неясной целью прикидываясь охотником.

– Можно было и поближе подцепить, дружочек, – непонятно сказал Великий Дада, отдёргивая руки и складывая их в индийском приветствии, – а в целом всё ясно, таёжный пролетарий и моя опора. Очень рад.

– Жан-Батист де Профурье, французский маркиз, как вы помните, – по-приятельски назвался марселец, не нарушая церемонии встречи.

– Помню, помню, батенька, – повеселел Великий, но руки тоже не подал. – Ещё не перековался? Дай срок, и укоротим вашего брата на голову. Очень рад.

– Отец Доменик, – просто сказал наш святоша, опустив очи долу.

– Бога нет, – рубанул Дада и развил мысль: – Мы церкви-то снесём, а попов к стенке поставим. Очень рад.

– А это наши помощники. В пути прибились, – сказал я, указывая на слуг, высунувшихся из своих углов.

– О, друзья мои, – с особой теплотой обратился Великий Дада к ним на таурском наречии и пожал руки, – путь к свободе у ваших ног! И мы свергнем могучей рукою гнёт и водрузим что надо! Очень и очень рад, – и, повернувшись к нам, добавил на французском: – Глаз с этих идиотов не спускать, шаг в сторону – побег, при расстреле соблюдать очерёдность во избежание промаха.

Перезнакомившись со всеми, Дада организовал из нас с Жаном ядро своей партии, после чего разразился пламенной речью о положении дел на различных континентах, а закончив её лозунгом: «Долой войну до победного конца!» – мирно отошёл ко сну, привалясь к стене и на примере показывая бытовую неприхотливость.

Мы последовали его примеру, но я ещё долго думал о святой простоте нашего Верного Человека и его умению сразу раскусить собеседника. «Учиться, учиться и ещё раз учиться, хотя бы чему-нибудь», – уже засыпая, твердо решил я.

Ранним утром уже все были на ногах. Хаем наскоро приготовил завтрак из жареной оленины, риса и чая с тростниковым сиропом. А Великий Дада спозаранку повёл активный образ жизни, живо интересуясь нашим прошлым до седьмого колена, семейным положением, но особое внимание уделял отцу Доменику.

– Бог дал, он же и взял, – шутил он, передвигая миску с олениной от него к себе. – Да не оскудеет рука дающего, – и он до слёз смеялся, заражая нас весельем.

Священник разумно воспринимал дружеские пакости, не считая их гонениями на своё сословие, понимающе улыбался глазами и просил нас поспешить с отправкой его на родину. На что Дада, легко вникнув в суть проблемы, обещал посильное содействие в высылке инакомыслящего за пределы Бенгалии, но лишь по окончании военных действий и установления желанной туземным народом диктатуры.

– С радостью выдворил бы вас немедленно, – объяснял он отцу Доменику, – но не могу по причине человеколюбия. Придётся вам пока что потрудиться на наше общее дело.

Проповедник трудиться на сомнительное, с его точки зрения, дело желания не проявлял, но в силу безвыходности положения всё же согласился выполнять мелкие поручения, не противоречащие канонам церкви.

После обильного завтрака, Дада посоветовал преподобному заняться просвещением наших слуг, не спуская с них глаз, а нас с Жаном созвал на очередное заседание в тени пальм и фикусов.

Сообщив во вступительном слове о расстановке кастовых сил в Бенгалии, Дада объявил, что пробудет с нами какое-то время, налаживая работу нашей организации и собирая членские взносы. А о плане задуманной операции и нашем в ней участии теоретик обещал сообщить в другой раз на экстренном совещании. Пока же нам с французом предписывалось внедриться в отряды англичан под видом волонтёров и вести разведку с целью выяснения сроков штурма крепости и направления главного удара, хотя иного пути, как прямо на ворота, просто не могло и быть. Однако мы с Жаном не роптали, вполне удовлетворившись первой частью задания.

Таким образом, мы все оказались при деле, забеременевшие ответственностью за порученное дело, как последние институтки.

* * *

Буквально на следующий день мы с маркизом направили все свои усилия, чтобы встать под знамёна англичан в качестве сознательных и на всё готовых добровольцев.

– Джентльмены, – сказал нам командир гвардейских улан капитан Крис Делузи, удостоив аудиенции,– моё правительство и лично королева Виктория высоко ценят проявление доброй воли и единомыслия в вопросах нашей внешней политики со стороны иностранных подданных. Мы с вами, можно сказать, в общей европейской колыбели, поэтому ваше стремление послужить правому делу колонизации варваров мне весьма симпатично и понятно. Метрополии не хватает надёжных рук, чтобы постоянно держать в узде коренной сброд колоний, а посему мы вынуждены порой прибегать к незначительному насилию над некоторой агрессивной его частью, загоняя железным посохом вооружённой власти тёмных аборигенов на путь процветания. Я надеюсь, вы не страдаете обострённым чувством щепетильности и болезнью, так называемых, чистых рук?