– Янки, ноу гоу хоум, – потребовала азиатка на сносном английском.

Показав в дальнейшем хорошее владение языком, она вновь взбодрила меня, и я согласился на «тёмную цикаду, цепляющуюся за ветку», но это уже был предел для моего, истощённого войной, организма. И Коллени, догадавшись по моей опавшей листве, прозванной китайским народом Ю Хэнь, что дальнейшее насилие бесполезно, отступилась от меня.

– Сердар, – любезно сказала она, – иди домой и восстанови силы фисташками и мёдом. Береги свой нефритовый стержень, он понравился мне. Придёшь сюда следующей ночью.

– А вдруг вас найдут англичане? – спросил я.

–Какие англичане, если сегодня ночью нас не захотел найти даже повелитель Куавер-султан? О, горе нам! Он разлюбил и покинул нас, и мы будем плакать две долгих луны, пока не наступит новое время предстать перед его очами.

До меня дошло, что женщины не знают истинного положения вещей, а их жалобный вой был попыткой привлечь к себе внимание то ли забывчивого султана, то ли евнуха. Я наскоро ввёл Коллени в курс событий последнего времени, и женщина неподдельно испугалась нашествия такого количества одиноких мужчин во дворец. Мне пришлось заверить её в своём единоличном праве на завоёванную собственность и посоветовать, не высовываться из убежища до будущей ночи.

– Мы не будем заниматься политикой, а так как супруг не взял нас с собою на костёр, то переходим со всем имуществом под твоё покровительство, о, новый свет наших очей, – заверила меня Коллени. – Здесь же у нас есть всё для поддержания жизненных сил и телесной формы.

Простились мы по-родственному тепло, но без скандала и, отодрав по пути Жана от Онилы, я покинул гостеприимный кров. Француз вышел следом. Свалявшимися усами и изжёванным корневищем он напоминал куст шотландского чертополоха, бесцельно вырванного из родной почвы. От критики я воздержался, поэтому мы без лишних слов быстро облачились, в уже высохшее обмундирование и направились в покой безгрешного Доменика, где и залегли спать, обессиленные, но с чувством исполненного долга на вражеской территории.

Утром, едва солнце успело пригреть наши головы, в комнату ворвались гвардейцы капитана Делузи.

– Вы арестованы, Дик Блуд, – заорал на меня сержант, обнажая саблю. – Сопротивление бесполезно, следуйте за нами!

Спросонья, потеряв способность даже к словесному противостоянию, на ослабевших ногах я поплёлся за стражниками. О немедленном побеге не могло быть и речи. Друзья остались лежать, как поражённые громом. Похоже, я попадал в историю, и возможно в самый краткий её курс.

Глава 6

УЗНИК СОВЕСТИ

Семья в целом, а острог в частности, имеют для человека огромное воспитательное значение. В чём не успели родители, с лихвой восполнит тюремная камера. Решающего значении при этом не имеет за что и на сколько сел, но если впереди маячит виселица, значит, жизнь прожита не зря и есть что вспомнить предрассветной порой последней ночи. Это я усвоил давно и надолго.

Застенок каземата, куда меня бросили английские собаки, встретил меня гробовой тишиной и могильной сыростью. В щель под низким потолком едва пробивался свет зародившегося дня, скудно освещая плесень стен и камень пола. Глухая железная дверь дополняла убранство моего, возможно, последнего приюта. Хотелось рвать волосы на всём теле и горько смеяться над разбитой судьбой.

Я метался по каменной западне, делая по три шага в любую сторону, и не мог припомнить ни одной серьёзной провинности перед королевой Викторией. Моя безупречная служба в рядах её армии не позволяла взять под сомнение мою лояльность к режиму. Мелкие прегрешения в Бомбее не заслуживали столь сурового наказания, а что до связи с Пандит-гуру, то она была скорее теоретической, если судить по истинному положению дел, и не принесла никакой практической пользы.

Я терялся в догадках и пробовал разработать план побега. Кроме подкопа, ничего в голову не приходило, но сломав ногти о камни моего узилища, я отбросил эту мысль подальше, как непристойную.

До полудня ко мне не ступала нога человека, а во второй половине дня, судя по перемещению светового пятна на стене, я сам справился с потрясением и был готов давать любые показания.

Ближе к вечеру за мной зашли два дюжих стражника. Я обрадовался им как ребёнок соске, но разговора не получилось. Эти кретины, толкая в спину прикладами, вывели меня на площадь, уже свободную от пленников, и повели прямо к прекрасно оборудованной виселице на три персоны. Неприличными жестами показав, что испытание этого сооружения ляжет на мою шею, но однако не повесив, ублюдки провели меня во дворец и, мною же открыв дверь, втолкнули внутрь одного из залов, куда я беспрепятственно влетел с гордо поднятой головой.

Приподнявшись на четвереньки, тупо огляделся. В зале ничего необычного не было, кроме сидящих за столом полковника Говелака и капитана Делузи, да стоящего у окна в вызывающей позе моего приятеля Хью. Медноголовая сволочь даже не сделала шага в мою сторону, чтобы радушно приветствовать старого друга. Я с достоинством выпрямился и, еле сдерживая негодование, произнёс:

– Господа! Прежде чем вступить с вами в беседу, прошу пригласить сюда американского консула и моего нью-йоркского адвоката.

– Заткнись, придурок, – тут же посоветовал Хью, – а не то придётся пригласить палача раньше отпущенного тебе срока.

Я быстро успокоился, так как международные формальности были соблюдены.

– Мистер Блуд, – взял слово капитан Делузи, – вы обвиняетесь в измене интересам Великобритании, на службе у которой состоите в качестве волонтёра. В военное время это карается смертной казнью. Не скрою, ваша судьба полностью в ваших же руках, и от того, на сколь чистосердечно вы раскаетесь и насколько правдивы будут ваши показания, зависит ваша жизнь. И поверьте, мы не испытываем особого желания лишать её вас. Даже наоборот, человек такого склада ума нужен нам живым.

То, что от меня чего-то хотели, значило одно – я мог поторговаться, что само собой уже вселяло надежду на мирный исход переговоров. Ведь всё, что касалось обещаний, я мог дать, не сходя с места. Поэтому я уверенно произнёс:

– Джентльмены, я всегда говорил, что подданные королевы Виктории могут всегда положиться на меня. Задавайте любые вопросы, даже интимного свойства.

– В таком случае, мистер Блуд, – капитан был сама приветливость, – скажите нам, давно ли вы знакомы с Пандитом-гуру?

Мне всё стало ясно: их интересовал наш общий знакомый. Сразу отлегло от сердца и пришла уверенность. Но так как у Великого были все нити к богатству султана, то я решил отвечать честно, однако, без глупостей.

– Этого пройдоху я знаю как облупленного со дня поступления на действительную военную службу к вам, – складно начал я давать показания. – Именно в тот день он явился к месту нашей дислокации с целью вербовки в стан противника. Я, преисполнившись негодования и чтобы не отвлекать вас от более важных ратных дел, тут же приговорил негодяя к расстрелу с последующим представлением его головы командованию регулярных английских войск для качественного опознания, однако отщепенцу от белого сословия удалось бежать под покровом ночи в неизвестном направлении. – А далее в своей речи я подробно осветил вопросы гужевого транспорта на вверенных мне участках фронта и, призвав всех к бдительности, закончил: – Не смею более занимать ваше драгоценное время, господа, а потому, с вашего разрешения, позвольте откланяться.

Я уже было направился к двери, как меня остановил бесцеремонный окрик Медноголового:

– Не торопись, парень! Эти песни будешь петь у дверей ада, куда очень скоро постучишься. Ты за кого держишь господ офицеров? – и он угрожающе отвалился от окна.

– Попрошу без рукоблудия! – едва сдерживая себя, воскликнул я.

– Крис, позволь мне вытряхнуть дурь из этого идиота? – риторически спросил скотина Хью. И не успел капитан отрицательно ответить, как бывший друг огорчил меня увесистым кулаком, свалив на пол. Это надругательство над личностью основательно вывело меня из равновесия, и я почти бросился на обидчика. Удержало лишь присутствие при этой дикой сцене столь почтенного джентльмена, как полковник Говелак.