И вот меня в очередной раз направили куда-то под Тверь, в особую воинскую часть – делать репортаж о подготовке к празднованию Дня Победы. Задержаться там мне предстояло на три дня, и я препоручила заботу о Буне той самой Лизе, моей коллеге, у которой мы пару недель кантовались в начале весны. Лиза клятвенно обещала мне кормить Буню, гулять с ней и не забывать поиграть, ведь моя собака так любила бегать, перепрыгивать через препятствия и всячески демонстрировать свою удаль.

В вечер накануне моего отъезда мы с Буней отправились гулять по нашему новому району. Буня гордо вышагивала рядом со мной на поводке, порыкивала на прохожих, которые, как ей казалось, могли покуситься на ее драгоценную хозяйку, и косила глазом на меня – мол, ну как, правда же я у тебя самая отважная и преданная собака? И я, движимая каким-то порывом, присаживалась на корточки и принималась обнимать ее, прижимать к себе, гладить, щекотать и приговаривать:

– Буня моя! Собака моя. Ты мое сокровище, Буня!

Я сама тогда не понимала, почему в груди у меня ныло смутно тревожное чувство. Почему мне отчаянно не хотелось заказывать такси и отправляться на вокзал. Ведь предстояла мне совершенно обычная командировка – дело привычное. Почему в последний момент, уже засовывая сумку в багажник подъехавшей за мной машины, я на секунду подумала, что приняла неправильное решение. Что нужно было брать Буню с собой – пусть бы привыкала к моей кочевой жизни. Но было уже поздно – я лишь задрала голову и посмотрела на окна дома, за которыми скрывалась моя собака. Конечно же, ничего за ними я не увидела, лишь отражающееся в стеклах закатное небо. Но почему-то представила себе прижимающийся к окну собачий нос и на всякий случай махнула рукой.

До свидания, дорогая моя! Я скоро к тебе вернусь!

Через два дня Лиза позвонила мне и, рыдая, сказала, что Буню украли.

Мне нравилось жить в нашей с Любимой новой будке. Да, Моя теперь уже однозначно превратилась для меня в Любимую, в мою Богиню, ведь никого ближе и роднее у меня не было, да и быть не могло. Эта будка, конечно, была совсем тесная – не то, что та, старая, где можно было носиться целый день. Зато здесь не сновали посторонние – не кричал Этот, не посматривала из-за угла тетка с камуфляжными лапами, с которой Моя почему-то говорила уважительно. Мне только немного скучно тут было, потому что Любимая каждое утро уезжала куда-то, а возвращалась только вечером, и мне оставалось лишь слоняться из угла в угол, трепать резинового зайца, которого она мне дала и ждать ее возвращения. Зато когда она, наконец, приходила, можно было кидаться на нее, тянуть за штанину, звать – ну пойдем же, пойдем, бросай эти свои человеческие глупости, ведь там, за порогом, нас с тобой ждет целый мир. Сколько еще не исследованных луж, не обнюханных кустов, незнакомых переулков и дорожек. Бежим же скорее!

Бывали у нас и такие волшебные дни, когда утром ей не нужно было никуда уходить. И тогда мы иногда уезжали куда-то на грохочущей длинной зеленой штуке, а когда выходили из нее, видели перед собой лес, и пологий песчаный берег, и озеро, у кромки которого еще плавали отдельные серые льдины. И там она снимала с моей морды ненавистную гадость и отцепляла поводок, и можно было бегать, пока не устанут лапы, и рычать до хрипоты, и гонять зазевавшихся птиц, и обнюхивать чужие следы и чувствовать себя наравне с моей богиней. И Любимая моя иногда носилась по округе вместе со мной, а иногда сидела у воды, думала о чем-то и лишь с улыбкой посматривала на меня. И тогда мне грустно становилось от того, что я не могу поделиться с ней охватывавшим меня восторгом.

Бывали и другие дни, когда ей приходилось уехать на много часов. Эти я ненавидела больше всего. Она всегда перед такими отъездами подолгу сидела со мной, гладила, ласкала, как будто извинялась за то, что меня оставляет. И мне так хотелось сказать ей – не уезжай, зачем тебе это нужно? Это ведь все ерунда, а самое главное – это мы с тобой, здесь, вместе. Но эти их человеческие слова такие хитрые, замысловатые, что пролаять их мне никак не удавалось. В такие дни она присылала ко мне свою знакомую, которую называла Лиза. Мне она не нравилась. Не понравилась сразу, еще когда мы временно поселились в ее будке. Эта Лиза меня явно боялась. Я улыбалась, когда она тянула ко мне руку, хотела показать, мол, не бойся меня, не нервируй, расслабься. Она же, едва завидев мои зубы, с визгом отдергивала руку. А еще ей со мной было не интересно. Ни бегать, ни играть, ни бросать мне палку, чтобы я ее приносила. Когда мы выходили с ней гулять – в те дни, когда Моя Любимая куда-то пропадала – она отпускала меня с поводка, а сама садилась на скамейку и все время смотрела в какую-то маленькую прямоугольную штуку, иногда водила по ней пальцами, иногда прикладывала к уху и что-то говорила. У Моей тоже такая была, но со мной она никогда так на нее не отвлекалась.

В тот черный день, когда случилось самое ужасное, что только могло случиться, Лиза пришла ко мне вечером, чтобы вывести меня гулять. За целый день я измаялась одна в квартире, и потому была рада видеть даже ее. Конечно, я не бросалась на нее, вопя от счастья, как на Любимую, но тоже встретила у порога, пританцовывая от нетерпения и держа в зубах поводок.

Лиза вошла, прижимая к уху эту штуку и говоря в нее:

– Так почему ты не позвонил мне вчера? Нет, я не поняла, что, времени не было? А на футбол, значит, ты время нашел?

Я повертелась вокруг, пытаясь привлечь к себе ее внимание, но Лиза была очень захвачена своим дурацким разговором. У нее даже на морде выступили красные пятна, еще она шмыгала носом и терла глаза. Мне все это совсем не понравилось, и я заворчала. Но Лиза, не отрываясь от своей штуки, прицепила мне к ошейнику поводок и повела прочь из квартиры.

Мы вышли во двор. Лиза села на скамейку и снова заговорила:

– Ты врешь мне, я же чувствую. Лучше скажи честно, где ты вчера был?

Я походила вокруг, нашла в кустах палку, принесла ей и положила у ног, надеясь, что она сейчас бросит, наконец, эту штуку, от которой только расстраивается, и начнет со мной играть. Но Лиза стряхнула палку с коленей и шикнула на меня:

– Буня, не мешай! Иди побегай.

И я отвернулась и побрела прочь. Бегать мне не хотелось – я ужасно-ужасно соскучилась по Любимой, мне не хватало ее голоса, ее рук, ее веселого нрава, того, что она всегда находила на меня время. Хотелось, чтобы она сейчас же появилась, примчалась ко мне, и мы опять поехали в то волшебной место, где были лес, и вода, и песок, и можно было носиться целый день и гонять уток.

Я уныло пробиралась через кусты, когда вдруг ноздри мои уловили знакомый запах. И этот запах в моей памяти был как-то связан с моей Любимой. Я тут же насторожилась, напряглась, вскинула уши. Нет, это был не ее запах, но все же хорошо мне знакомый, и мне почему-то показалось, что, пойдя на него, я стану ближе к ней. Я потрусила вперед и выбралась из кустов к дороге. И тут же услышала, как меня негромко окликнули:

– Буня! Бунечка, иди сюда, хорошая собака!

И тут же увидела, что звала меня та, Другая, в пятнистых штанах, с которой мы жили вместе в большой будке. Она стояла у дороги, рядом с машиной – я теперь уже выучила, что эти громыхающие ящики на колесах назывались машинами, а увидев меня, присела на корточки и начала еще ласковее меня подзывать.

– Иди ко мне скорее, Бунечка. Я по тебе соскучилась.

И я пошла. Настороженно, опасливо, но пошла. Я совсем измаялась без своей Любимой и подумала – может бать, Другая знает, где она? Может быть, она где-то рядом? Я ведь помнила, как уважительно Моя всегда к ней относилась, и знала, что она – не враг. Я подошла к ней почти вплотную, понюхала ее большие черные ботинки, ожидая, что мне на шею сейчас опустится ласковая рука. Но вместо руки мне на голову вдруг набросили скрученную петлей веревку. Я зарычала, дернулась – и в эту секунду из машины, рядом с которой стояла Другая, выскочили двое – тоже в толстых штанах и пятнистых куртках. Я рванулась в сторону, но Другая крепко вцепилась в веревку, не давая мне уйти. Волокно впилось в шею, душило меня, я стала хрипеть, отбиваясь, в глазах темнело. Я пыталась кусаться, рваться куда-то, бить лапами – без разбора, до кого смогу дотянуться. Меня скрутило от ужаса, от того, что человек, которому я, пусть и опасливо, но доверяла, меня предал, схватил и тащит куда-то против моей воли. От того, что на меня по ее наущению накинулось двое вообще не знакомых мне людей. От того, что я знала – просто знала – что меня хотят насильно увезти, разлучить с моей Любимой, что я больше ее не увижу. Мне было страшно, больно, невыносимо, я рычала, выла, хрипела, лаять уже не могла – сорвала голос. Извернувшись, мне удалось цапнуть одного из обидчиков за руку, и тот, выругавшись, с размаху пнул меня ботинком под ребра.