Очнувшись от мыслей, Арнэйд обнаружила, что пропустила почти всю сагу о своем знаменитом пращуре. В ней нет крови конунгов, но, может быть, Свенельду и понравилось бы иметь жену, происходящую от медведей-оборотней! Мужчины в роду Бьярнхедина Старого не случайно отличаются высоким ростом, отвагой в бою и удачей на охоте.

– И он сказал: пойди к моему кургану и возьми мой пояс – он будет лежать на вершине. Скоро твоя жена забеременеет, и когда ребенок в ее чреве впервые зашевелится, обвяжи ее моим поясом – и тогда я смогу родиться вновь…

Эта часть саги была самой важной – мать каждого из детей рода в нужный час надевала старинный «пояс Бьярнхедина», и каждый из них нес в себе не только кровь, но и дух прадеда-оборотня. И Арнэйд, и Арнор, и Виги, и вся эта мелкая поросль детей Ошалче. «Если будешь так дурно себя вести, старый Бьярнхедин на тебя рассердится и у тебя вырастут медвежьи уши! – порой пугала их Арнэйд. – И тогда нам придется выгнать тебя из дома в лес, потому что с медвежьими ушами жить среди людей нельзя!»

Уже какое-то время Арнэйд замечала, что за дверью происходит некое шевеление: она то приоткрывалась, то затворялась снова. Было похоже, что кто-то желает войти, но не решается прервать рассказ. Лучше бы этот кто-то тихо вошел, сел у двери и не выпускал тепло. Как только отец закончит, надо будет пойти и втащить этого робкого гостя…

И едва Арнэйд успела об этом подумать, как дверь распахнулась во всю ширь. Арнэйд удивилась: гость-то осмелел!

А потом она удивилась еще сильнее. В дверной проем сунулось что-то огромное, темное, косматое… Переступив порог, оно выпрямилось и заревело; в глаза бросилась медвежья морда, косматая бурая шерсть…

Тишина мирного вечера разом сгинула; дети завизжали, все вскочили, поднялся крик, какая-то посуда загремела, катясь по полу. Арнэйд, выронив веретено, прижала к боку ринувшегося к ней Еркая – семилетнего брата; Арнор встал, держа на весу орущую Ерлави и собираясь засунуть ее к себе за спину. Даг поднялся и в изумлении шагнул к нежданному гостю.

– Ты кто такой? – сквозь гомон расслышала Арнэйд голос отца.

– Я – медведь! – человеческим голосом доложил гость. – Ищу себе невесту, и вот слышал, что у тебя есть в доме незамужние дочери.

Арнэйд немного опомнилась. Она с первого взгляда разобрала, что это не зверь, а человек в медвежьей шкуре с мордой на голове – разница ведь хорошо заметна, да и не раз ей случалось видеть ряженых, – но от неожиданности этого явления ее разум не поспел за чувствами.

– Не бойся, – сказала она Еркаю, – этот медведь тебя не тронет. Сегодня он пришел не за мальчиками.

С лица Дага ушло изумление, он снова принял вид гостеприимного хозяина. Только что законченная сага ожила и сама явилась в дом, и он знал, как ему следует себя вести на месте своего пращура.

– Дочери у меня есть. Но я, признаться, не собирался никого из них сейчас выдавать замуж.

– Я вижу, вот эта девушка совсем уже взрослая. – Придерживая края шкуры, чтобы не расходились, медведь прошел вперед и остановился перед Арнэйд. – Слышал, она очень хорошая хозяйка. Мне как раз такая нужна, чтобы управляться в моем доме. Не отдашь ли ты мне ее?

– Это надо спросить у самой девушки. – Даг улыбнулся. – Пусть она решает, а я не стану ее принуждать или удерживать.

– Что ты скажешь, девушка? – обратился медведь к самой Арнэйд. – Не хочешь ли ты стать моей женой?

– Благодарю, это немалая честь для меня, – вежливо ответила Арнэйд. – Но у меня столько работы в этом доме, что я никак не могу его оставить. Довольно, Гудбранд, у нас все дети описаются от страха. Сними эту шкуру.

– Здорово я вас напугал? – с гордостью ответил медведь и сбросил с головы морду.

Под шкурой обнаружился мужчина лет тридцать с небольшим – среднего роста, плечистый, с продолговатым лицом и таким высоким прямоугольным лбом, что он казался равным всей части лица от переносицы до подбородка. Так же и верхняя часть его стана, с широкой грудью и налитыми плечами, казалась тяжеловатой для ног, как будто он изо всех сил вдохнул, раздулся и не может выдохнуть. Черты лица у него были весьма приятные, русые волосы непокорно вздыбились. Гудбранд сын Гримкеля занимал видное положение в Ульвхейме – соседнем русском поселении, в роздыхе от Силверволла, и входил в число хёвдингов Бьюрланда. У него и правда имелось большое хозяйство – просторный двор, целое стадо разного скота. Челядь и работники его летом трудились на полях и лугах, а зимой ходили за скотиной и отправлялись в лес на ловлю. Каждую зиму Гудбранд привозил в Силверволл дань, собранную с Ульвхейма, и сам выплачивал пять куниц – лишь на одну куницу меньше, чем Даг.

– Снимай эту шкуру и садись. – Арнэйд указала Гудбранду на место возле Дага, с которого охотно поднялся Виги и поклонился, предлагая уважаемому гостю его занять. – Не хочет ли медведь выпить пуре?

– Не откажусь, – с готовностью согласился Гудбранд, сворачивая шкуру и оглядываясь, куда бы ее деть; тот же Виги взял ее и унес в угол, где на нее тут же уселись двое мелких. – Уж больно нынче мерзко снаружи.

Арнэйд взяла с полки серебряную чашу и направилась к ленгежу – берестяному бочонку с мерянской медовухой-пуре, где на краю висел деревянный ковшик. Начищенная чаша многозначительно мерцала в свете огня. Это была одна из любимых вещей Арнэйд из добычи, что братья привезли с Хазарского моря; на боках ее были вычеканены два орла с виноградными гроздями в клювах. Арнэйд, конечно, никогда не видела винограда, но братья ее видели на Хазарском море; рассказывали, что он растет кистями, примерно как брусника, но только кисти эти размером с человеческую ладонь – «вот такие!», говорил Арнор, показывая собственную ладонь, весьма крупную.

– Ох, какое богатство! – восхитился Гудбранд, когда Арнэйд принесла ему эту чашу вместе с двумя свежими лепешками и белым козьим сыром. – Сразу видно, что вы, Арни, за морем времени даром не теряли!

Арнор слегка улыбнулся – по сторонам рта дугами обозначились тонкие складки, – но его большие серые глаза остались неподвижны. Даже сейчас Арнэйд казалось, что мысли его далеко от родного дома и от них всех. Иной раз ей приходило в голову: уж лучше бы он тогда женился на Илетай, Тойсаровой дочери, и не ходил ни в какой поход. А в том, что сложилось иначе, был виноват не кто иной как Свенельд…

– А я к тебе, Даг, приехал посоветоваться, – откусив от лепешки и отпив из чаши, обратился Гудбранд к хозяину. – Как у нас будет с жертвами на Дисаблот? Ты помнишь, прошлой осенью жертвы приносила моя бедняга Хильд, но теперь… Я думал предложить подержать чашу Вефрейе, она справится, но не слишком ли она стара для этого? Как ты думаешь?

– Да, бедная Хильд… – Даг закивал. – Я сам думал, что нам будет ее не хватать.

Гудбранд пережил уже двух жен, хотя никто не мог бы сказать, что он дурно с ними обращался. Первой его женой была мерянка, как у многих здешних русов, а второй – русинка тоже из Ульвхейма. Арнэйд знала Хильд: пышнотелая, румяная хохотушка, лет на пять ее старше, та на вид была крепкого здоровья, но весной вдруг стала сохнуть, чахнуть, исхудала как щепка и к первой листве умерла. До того она несколько лет выступала главной жрицей на Дисаблот, когда жертвы дисам должна приносить знатная женщина. Когда-то это делала Финна, мать Арнэйд, тоже русинка, только родом из далекой Альдейгьи.

– Ну а что ты думаешь, не доверить ли чашу твоей дочери? – вдруг услышала она голос Гудбранда. – Наверняка она знает, как с нею обращаться.

Арнэйд поняла глаза: отец и Гудбранд оба смотрели на нее.

– Я-то думаю, она справится. – Даг кивнул. – Если только другие женщины не сочтут, что она слишком молода.

– Не слишком! – заверил Гудбранд и подмигнул Арнэйд. – Она довольно для этого взрослая, но при этом куда красивее всех остальных. Богам, как и людям, я уверен, куда приятнее получать свою долю из рук молодой красивой женщины. А не от такой, у кого лицо будто прошлогоднее яблоко, всю зиму лежавшее под снегом!