x Наощупь я отыскала стену дамбы, села, прислонившись к ней, и сдвинула ткань с глаз, чтобы разобраться с местом как можно точнее. Учитывая относительное ослабление потока, я прикидываю, что у нас есть две минуты до прихода волны. Плотина высотой четыре метра и шириной десять сложена из сложенных гранитных кубов, в середине которых закреплены — Караколь был прав — два причальных клыка. Чашеобразный кювет, в который выходит гавань, представляет собой естественную воронку с крутым гребнем около шести метров. Вымощенная земля покрыта слоем песка, достаточно толстым, чтобы подтвердить очевидное: это гавань сильных ветров, почти не обустроенная и едва защищенная от потока.

— Достаньте шлемы и веревки! Потом застегните сани на замки и привяжите к клыкам.

Воронка имеет овальную форму с пологим наклоном к ветру и крутым — вниз по ветру. Я наблюдаю за течением. Иногда оно ныряет в стоковом режиме^[9], отскакивает от плиты, касается заднего бугра, затем выходит наружу. Под волной будет совсем иначе. С ударной волной реверберация отбросит нас к дамбе, а затем, на изгибе, засосет в небо.

— Построение каплей, в семь рядов! Оставьте пятнадцать метров веревки между дамбой и Голготом, потом привязывайтесь.

— Пятнадцать метров?! В задницу! Мы же выйдем из зоны прикрытия! Я не хочу получить волной прямо в рожу! Чтобы выжить, нам нужно прижаться к дамбе!

π Ороши и бровью не ведет. Эрг поворачивается к ней спиной и поправляет стальной шлем. Когда он снова оборачивается, то смотрится еще внушительнее, чем обычно. Голос Ороши снова повышается. Он остается четким и прелестным:

— Пятнадцать метров, Эрг. Иначе тебя расплющит о плотину, и конец.

— Не может быть!

— Встречная волна, Эрг.

x Веревки размотаны. Я уверяюсь в расстояниях: пятнадцать метров, хорошо. Продолжаю:

— Восемь ниток, по четыре на каждом кольце. Непосредственно крепимся: Голгот, на двух веревках, затем Сов и Пьетро, Эрг и Фирост, Хорст и Карст. Все сцепляются карабинами со своими соседями, ряд за рядом. Потом спереди и сзади. Цепляйтесь к двум точкам перед собой. Но оставьте вокруг себя пространство на длину руки. Почему не смыкаться? Для обтекания. Оно должно оставаться гранулированным.

Ветер только что ослабел: приближается волна. Я бегу, чтобы занять свое место в центре Стаи. Карабины готовы. Карст слева от меня и Альме справа прищелкнули меня к своим поясам. Я хватаюсь за концы ремней ястребятника и Степа перед собой и вяжу к своим кольцам. Потом я чувствую, как фиксируется за моей спиной Ларко. Но не Караколь...

— Караколь? Пристегивайся!

— Караколь, возвращайся!

— Он с ума сошел!

— Верните его!

) Пока орда мелкими нервными шажочками наконец-то выравнивала ряды, пока те, у кого были каркасы для поддержки тяжелых полных шлемов — стальных или деревянных, — крепили их на головах, Караколь совершил нечто невероятное: он выскочил из Стаи. Лишившись речи при виде такой дурости, я смотрел, как он побежал, быстро взобрался на стену дамбы, запрыгнул на вершину гребня и встал на колени, с поднятыми руками; против света его контур выглядел плоской вырезанной фигуркой из-за напора потока хлынувшей на него земли. На мгновение он казался под пронизывающим ветром полупрозрачным. Я хотел что-то ему крикнуть, но был слишком напуган, слишком скованы ужасом легкие, чтобы… Как бы то ни было, он уже развернулся… Затем он позволил себе соскользнуть вниз по склону, коленом вперед, как бы изображая реверанс.... Вслед за тем он открыл рот, набрав в живот достаточно воздуха для декламации, и изрек фразу, значение которой теперь, оглядываясь назад, кажется мне бесконечно более прекрасным, чем уловленное в ней тогда:

— Фурвент, идущие мужать тебя приветствуют!

И спрыгнул в песок, словно кошка, чтобы вернуться на свое место и пристегнуться...

x Внезапно веревки заскрипели, и орда попятилась. Мы его заслышали. Восемь секунд.

) Пришел тот знаменательный момент, когда ветер перестал свистеть и понесся с поистине нечеловеческой скоростью, невыносимой даже для камней, даже для самшита. Звук потерял свою пронзительную резкость, оставил пятую форму и стал тем, что ни у одного ордынца, однажды услышанное, не могло изгладиться из памяти тела, этим ужасным факелом растерзанной земли, именуемым фурвентом. Ударная волна была слышна за сотню километров вверх по ветру, разносясь громом, и в этот момент, хоть я и был привычен, хоть стоял перед лицом своего пятого фурвента, холод ужаса пробежал вдоль всего моего позвоночника — безусловный рефлекс, которому невозможно противостоять, к которому бесполезно привыкать...

— Берегитесь!

— Мать твою…

II

Хроны

¬ Те, кто скажет вам «во время волны я думал о том-то и сем-то», врут. Когда она приходит, ты уже не думаешь. Ты забываешь, чем собирался заняться, о чем мечтал, о чем думал. Отзывается одно только тело. И оно отзывается, как может. Оно испражняется, мочится. Оно вцепляется само в себя зубами, как в мясо. Надрывает сухожилия, вцепляясь в ремень спереди тебя. Оно пускает слюни. А после? После каждый говорит что хочет, он рассказывает, как волна тянется, он подбирает слова, он пытается разобрать по полочкам не что иное как животный страх... Вот что я мог бы вам сказать — вам, кучке убежищных, забившихся в свои каменные клетки, если вы подойдете к нам с расспросами посредине своих деревень, там, то ли завтра, то ли через неделю — я уже вижу вас, уберегшихся по удобным колодцам, в гладко заштукатуренных норках, и с зарумянившимися к концу встречи щечками, да, на красном солнышке, сияющем в ваших прозрачных стеклышках, как вы ожидаете чьих-то повествований, выложенных рядочком и отлакированных подвигов, о том, как под фурвентом... Но не будем больше об этом. О фурвенте сказать нечего. Просто выживи, когда он застучит в передние двери — потому что он уже не «обволакивает», не «подавляет» или как-то там еще обходится: он лупит как секирой во все слабые места твоих костей. Просто держись, запрокинув голову — молотящуюся обо что-то там сзади, — под ударной волной. Держись, вот и все. Вот именно это я только что сделал. У меня ремнем таз почти перепилило.

— Как там?

— Моррфф...

— Ребята, вы в порядке? Кто ранен? Отвечайте!

x Слышится бульканье, ворчание изрядно помятых зверей, отряхивающих шкуру после потопа. Еще несколько порывов ветра споласкивают впадину кювета, разбрасывая немного песка, по краю шипят несколько красных смерчиков, ныряют внутрь и глохнут, но главная часть вихрей прошла. Грядет передышка, возможно — полчаса, хотя я опасаюсь хронов, которые сформируются в кильватере турбулентности. По большей части все пошло так, как я и ожидала. Говорят, что в худшем никогда нельзя быть толком уверенным, хотя и сейчас до него было недалеко. Худшее, оно придет со второй волной.

— Ороши… Ороши! Что сейчас было?

Это Аой осторожно трясет меня за рукав. Лицо у нее зеленоватое. Она развязала тюрбан, чтобы подышать воздухом, но цвета еще не осмелились вернуться и озарить ее кожу, которой многие завидуют — самой свежей и хорошо сохранившейся изо всей орды. Даже не оправившись, она сохраняет свою грацию и детскую легкость.

— Ты действительно хочешь подробностей?

— Да, я хочу понять.

— Видишь там, на гребне сверху, острую кромку?

— Да.

— Поток оторвался на уровне этого среза чтобы снова нырнуть на нашу высоту примерно в середине Стаи. Те, что впереди, оказались в области относительной депрессии^[10], их присасывало к дамбе, в то время как тыл орды попал под максимальное давление. Волна отскочила от земли, взобралась по задней стенке впадины и хлестнула в полную силу.