¿’ Трубу здесь, Трубу там — все воспоминания, которые звенят в колокольном звуке этого имени: «Трубу-Трубадур!»... былое охватывает меня, как прежде. Моя репутация не пошатнулась, она в зените, только подкреплена моим отсутствием, и подпитана легендами. Со мной перекидывается словечком такое множество людей, которые со мной так хорошо знавались шесть лет назад. Просто-таки вчера вечером. И которые до сих пор кажутся мне такими близкими. Ого! И все же, между тем, однако, невзирая... Тем не менее я понимаю, что я больше не один из них, и никогда больше не буду. Неведомо для них, стекло, что мне доступно ощутить, разделяет нас. Я стал настоящим кочевником. Они остались маршрутниками.
Что, и все, Краки? Держишься с ними и скучнеешь? Рикошет о землю, снова в полет, возвращение к верным друзьям? Ты «стал настоящим кочевником», хотя ты все еще новичок в походе? Ты загустеваешь изнутри, даже вернее — уже сбиваешься в комки, ты даже чувствуешь близость с Совом, ты почти сопереживаешь Ларко, когда он говорит тебе, что любит Кориолис! Ты начинаешь чувствовать привязанность, этакую гибкую струнку, которая тебя тянет обратно за все фибры, стоит тебе опять задуматься о том, чтобы покинуть орду, найти свою заветную свободу, свою маленькую потерянную милашку. Потерянную? Ну, нашел? На свободе — ты начинаешь спрашивать себя, не лучше ли вместо этого тебе быть с ними, внутри Стаи, среди Блока — даже с Голготом, ты... Стой, Караколль! Стой, трубадур! Кого-то резко потянуло к людям? Ты что-то напутал? Тебя черт попутал? Ты пугаешь меня, каракаду, со своими каламбурами! Будь собой: скорость — скорость и побег!
— То есть, если я вас правильно понял, у нас почти четыре года контрахода до входа в ущелье Норска?
— По расчетам рулевого и вашего принца Делла Рокка — да.
π Голгот качнул головой. Я улыбаюсь, когда меня называют «Принцем». Никто в орде так уже не говорит. Мы все собрались на юте вместе с обоими капитанами, с рулевыми и картографами. Внимание у всех на пределе, пусть даже у кого-то трещит голова и он не выспался... Корабль слегка покачивается. Непривычно для нас. Деревянный настил, на котором мы сидим, поистине превосходен. Солнце уже высоко. Оно расцвечивает оранжевые тона убранных парусов.
— Как выглядит ущелье? Вы говорите, что местами оно слишком узко для «Физалиса», из-за чего вам пришлось отступить. Но ведь можно было воспользоваться шлюпкой?
— Мы так и сделали, естественно. Насколько мы смогли оценить, мы поднялись до самой середины ущелья. Корпус покрылся снегом и льдом. Пропеллеры от холода с трудом проворачивались. Проход в этом месте делает своего рода изгиб, и как только вы минуете его, буран становится неслыханно свирепым. Метет почти вертикально, и склон приобретает опасную крутизну...
— Главное, он абсолютно гладкий и обледенелый! Снег там отшлифован, как этот паркет!
— Мы совершили ошибку, желая продолжать любой ценой. Шквал швырнул лодку на землю, а удерживающие кошки под корпусом полопались от мороза. Экипаж ничего не мог поделать. Шлюпку оторвало и потащило под уклон, вскользь, как стакан по мраморному столу. Ее расплющило на изгибе о стены ущелья. Ни один моряк не выжил.
На наших лицах отражается боль сопереживания, смешанная с долей стыдного довольства: это когда мы говорим себе, что технология фреолов, какой она ни будь блестящей, тоже способна отказать...
— Что вы думаете о контраходе в пешем строю… возможен ли он?
Коммодор улыбается.
— Мы задавались таким вопросом. Плотно сомкнутая орда, наверное, может достичь изгиба. А дальше, откровенно говоря, я не представляю себе живого человека — даже натренированного, вроде вас,— способного взобраться на этот ледяной склон при ветре такой скорости...
Голгот содрогается, задетый за живое, как будто речь идет о нем лично.
— Как вы можете такое говорить? Вы ни разу не видели, как мы контрим! Мы не гнемся под блаастом! Нужно просто уметь ходить!
Коммодор прячет взгляд. Он немного колеблется, прежде чем продолжить, затем решается:
— Напомню, что сам ваш отец, Голгот-восьмой, с репутацией которого вы знакомы лучше меня, так и не смог преодолеть изгиба. Он потерял половину своей орды за один-единственный шквал.
x Не могу сказать почему, но в этот момент я уверилась, что он с нами неискренен. Может быть, странное напряжение в его настойчивости.
π Голгот вскакивает. Он слетел с нарезки. Он чуть ли не набрасывается на коммодора:
— Мой отец — это мой отец. А я Голгот-девятый! Каждое поколение сильнее предыдущего! У меня лучшая из орд. С Тараном, который не знает, что это такое — «снос под ветром»! Мы пройдем! Что бы вы ни говорили! Вы всего-навсего эоловеды! Что вы знаете о настоящем контраходе, который делаетсяхребтом!
Вежливость коммодора не позволяет ему отвечать в том же ключе.
Он встречает атаку рассудительно, не пытаясь перечить нашему трассёру:
— Я не сомневаюсь в ваших способностях, они общепризнаны. Я просто пытаюсь вас предостеречь, как, вне сомнения, сделали бы ваши собственные родители. Мы замерили своими анемометрами скорость бурана на изгибе. Мы даже технически сможем, запустив наши турбины перехвата, воспроизвести ту же скорость ходовыми пропеллерами. Таким образом вы получите, если вам это любопытно, своего рода имитацию того, что вас ждет в ущелье... Если вас это развлечет, я распоряжусь, чтобы моя команда настроила ветряные турбины. Одновременно они поставят паруса, чтобы уравновесить тягу и удерживать корабль зависшим на месте, пока за кормой работают пропеллеры. Вы встанете за кормой на уровне земли, и мы выясним, выстоите ли вы под таким ветром...
Он предлагает эту идею без злого умысла, не для того, чтобы попытать нас, а для того, чтобы положить конец раздору — путем фактической проверки. Голгот бросает на нас быстрый взгляд.
Мы побаиваемся осрамиться, хоть этого и не признаем, но в то же самое время слишком жаждем внести ясность. А еще — суметь сбить с них спесь.
В конце концов, только фурвенту удалось оторвать нас от земли.
— Настраивайте тогда свои турбины. Мы продемонстрируем вам, что такое Орда!
— С удовольствием!
) Сразу сказано — сразу сделано. Спускаемся по трапу и идем строиться в степи за кормой корабля, лицом к деревянному киля. Три огромных пропеллера диаметром по три метра вделаны в три круглых отверстия, вырезанных в самом корпусе на высоте метра над землей. Для симуляции — высота идеальная. Мы натягиваем шлемы и защиту, пристегиваем кошки — четверть сотни человек под заинтригованными взглядами фреолов, большинство из которых наблюдают за нами с кормовой палубы, опираясь на планшир, в десяти метрах над нашими головами. В тени корабля влажнеет трава, плечи начинает окутывать прохлада... Тут нас начинает настраивать Пьетро:
— Хорошо, сейчас нам главным образом нужно осадить задавак! Техника контрахода как при начале фурвента: тело согнуто, идти бочком. Фиксируем подветренную ногу. Поплотнее. Голова, локти и колени на одной линии...
— Вы усекли регламент? — перебивает его Голгот. — Сначала они раскручивают свой первый винт, по силе это примерно как на входе в ущелье. По идее, для нас ничего страшного. Как раз закрепимся в стойке. Далее, по сигналу трубы они раскручивают второй пропеллер: тут нам придется отвести Таран к опорной группе и прикрывать ее по-настоящему. Строимся ромбом. Плечом к плечу, как черепахи! Стая сзади: вы подпираете парней, которые вас прикрывают. Как долбаные несущие балки! Каждый из них рискует сквозануть в любой момент. Вы сами поменьше тряситесь, лучше соберитесь в массив. Вы фундамент, мерзавцы, не забывайте! Если просрете вы — просрет Таран, чудес не бывает! Я не хочу обнаружить, что за моей задницей хоть кто-то забздел! Ясно?
— Ясно!!
— По второму сигналу трубы запускается третий пропеллер. Вот этого и будут поджидать фанфарольчики! Нам, Тарану, придется сложиться пополам, сгорбить загривки, упереться рылом в башмаки, набирать сил для броска. Значит, прибиваемся к поддержке. Те, кто сзади: вам надо будет упереться башками нам в задницы! Сразу же! Будьте не просто куски мяса: кости как скалы. Нужно три минуты продержаться. Долговато. Думаю, никому из вас неохота обоссаться. Вы не просто бестии — вы из камня. Дышите глубже. Терпите стойче. Держитесь до того момента, как труба не проорет, что у Орды таки есть яйца! По местам!
