И вот я подошел к небольшому стенду, завешенному красно-сине-белым имперским русским триколором. В 1990 году в России его редко можно было увидеть. Стенд принадлежал мужчине с проседью в волосах и в толстых очках. Больше я ничего не могу о нем вспомнить, кроме того, что он был тщательно выбрит и относительно хорошо (для СССР) одет – в пиджаке, чистой сорочке и с аккуратно повязанным галстуком. На вид я бы дал ему около пятидесяти лет; в своей чистой одежде, относительно молодой, он выделялся на фоне обнищавших и обросших русских пенсионеров, занимавших соседние палатки. В нем была некая тонкость, даже интеллигентность. Рядом с ним стоял кожаный «дипломат» из тех, с которыми практически все советские бюрократы ходили на работу.
Он представился – правда, я позднее забыл его имя, – и сказал мне, откуда приехал. Сначала он говорил спокойно, как воспитанный и образованный человек. Несколько его фраз на английском отличались хорошим произношением и соблюдением правил грамматики. Он напоминал библиотекаря. Объяснил, что у него несколько высших образований и что он «не такой», как остальные «отщепенцы» вокруг. Постепенно, излагая свою историю, он стал более эмоционален – его глаза наполнились слезами, а очки запотели. Эта история была настолько абсурдной, что ее я запомнил навсегда: он сказал, что приехал в Москву, чтобы пожаловаться Горбачеву на человека, который незаконно построил гараж и туалет под окнами квартиры его сына. Это заговор, – возмущался он.
До того я разговаривал с пожилой женщиной неподалеку от него, которая утверждала, что умирает от рака, а пятьдесят лет назад ее арестовали и отправили в ГУЛАГ. Дети этой женщины выросли в детском доме, она не видела их с тех самых пор и хотела найти перед смертью, но власти препятствовали ей. Вот почему капризный тон и жалобы аккуратно одетого мужчины на какой-то гараж показались мне крайне глупыми и притянутыми за уши, и даже хуже: скучными для телерепортажа. Ища, с кем еще поговорить, я постарался отделаться от него так быстро, как позволяла вежливость, и даже не стал дослушивать, что еще он собирался сказать. Вот как я упустил возможность снять интервью с Андреем Чикатило – Красным потрошителем, «Гражданином Х», одним из самых страшных серийных убийц в современной истории – за три недели до его поимки.
Если Коттингема я запомнил, то про Чикатило напрочь забыл все, за исключением чистой одежды и странных жалоб. Я не помню его глаз – только слезы в них и запотевшие стекла очков; о его лице могу сказать лишь, что оно было бритым. Он так и остался вежливой тихой тенью в моих воспоминаниях, но в кошмарах он до сих пор является мне в виде монстра с пустыми глазницами, из которых льются слезы.
Через несколько дней после нашей короткой беседы в Москве он вернулся домой, в Ростов на Украине, и убил свою пятьдесят первую жертву. В электричке он познакомился с умственно отсталым шестнадцатилетним юношей и убедил того поехать с ним «на дачу» под тем предлогом, что там ждут девушки. Они вдвоем сошли с поезда, и Чикатило завел парня в лес, где повалил на землю и сдернул с него брюки. Он связал жертву веревкой, которую носил с собой в чемоданчике как раз на такой случай, а потом перевернул и снял с него остальную одежду. (Что если это был тот самый «дипломат», который я видел при нем в палаточном городке?) Он изнасиловал его, потом откусил парню язык и нанес множественные ножевые ранения в голову и в живот. Затем отрезал гениталии и забросил их в кусты. Затащил труп в заросли, снял веревку и стер кровь с ножа и со своего лица одеждой парня. Поправил собственную одежду (может, ту самую рубашку с галстуком, в которых говорил со мной?) и спокойно вернулся на ближайшую станцию, чтобы сесть на электричку до дома.
Десять дней спустя на другой станции Чикатило убил и точно так же изуродовал еще одного шестнадцатилетнего мальчика – свою пятьдесят вторую жертву. Через неделю за зданием той же станции, где он убил умственно отсталого, он разделался с пятьдесят третьей и последней жертвой – женщиной двадцати двух лет. Он отрезал ей язык и оба соска, а также изуродовал гениталии. Вышел из кустов с кровью на лице и подошел к крану на платформе умыться. Милиционер, который был предупрежден, что поблизости орудует убийца, коротко опросил Чикатило и потребовал предъявить документы. Ему позволили ехать дальше – позднее милиционер утверждал, что не распознал кровь у Чикатило на лице. По новым правилам горбачевского режима поведение милицейских в отношении граждан строго регулировалось – они должны были точно следовать инструкциям. Милиционер отпустил Чикатило, но в следующие дни за ним установили слежку. Когда близ станции, где он был замечен, обнаружили труп жертвы, Чикатило немедленно арестовали.
В следующем году я следил за процессом над Чикатило по российскому телевидению и видел в газетах его фотографии. Чикатило убивал женщин, девочек, мальчиков и подростков, практически всегда заманивая их к себе в логово в бедном районе города или в лес. Благодаря вежливости и образованности он легко входил к жертвам в доверие. Охотясь за психически больными или умственно отсталыми, опустившимися людьми, он предлагал им еду, секс, убежище или обещал куда-то проводить, но дальше их ждала смерть. Изолировав жертву, он зверски набрасывался на нее и калечил своим «убойным набором» различных ножей и острых инструментов, которые носил в чемоданчике.
На процессе Чикатило выступал уже наголо обритый; он выглядел сумасшедшим и рычал на присутствовавших в зале суда из специально сооруженной для него клетки. Однако и по более ранним его фотографиям, опубликованным в прессе, я не вспомнил своего московского собеседника из палаточного городка. Я продолжал время от времени рассказывать ту историю с Ричардом Коттингемом, даже не подозревая, о ком забыл. И только годы спустя я прочитал протокол допроса Чикатило в полиции, где он жаловался на заговор по постройке гаража и туалета под окнами квартиры сына и вспоминал, как ездил в Москву жаловаться Горбачеву. В полном ужасе я замер: неужели это тот самый человек? Наверняка – история слишком уж эксцентричная, да и русский следователь обратил внимание на то, как Чикатило разволновался, когда заговорил про гараж. Действительно, после некоторых изысканий я получил данные о поездке Чикатило в Москву в октябре 1990-го, прямо перед совершением последних трех убийств2.
Внезапно я осознал, что за свою жизнь встретился не с одним, а с двумя серийными убийцами – пока не опознанными и продолжавшими убивать, – и долгое время этого не подозревал. А сколько еще их бродит вокруг? И откуда, черт возьми, они берутся?
Банальность их биографий ставила меня в тупик – оба были людьми семейными и считались хорошими работниками: Коттингем – оператор компьютера и отец троих детей с домом в пригороде; Чикатило – школьный учитель с университетским образованием, отец двоих детей, автор политических статей, публиковавшихся в советской прессе, а позднее технический специалист. Они ничуть не походили на маньяков со стеклянными глазами, какими принято изображать серийных убийц. Они были обычными.
Больше всего меня поразила их невидимость – точнее, ординарность. Оба выслеживали жертв и убивали их, но оставались своего рода призраками. Даже столкнувшись с Коттингемом, который предположительно нес с собой две отрезанные головы и только что поджег отель, где мне предстояло поселиться, я забыл его за пару секунд после встречи. Коттингем был таким незапоминающимся, что, бросив под кроватью в мотеле изуродованный труп, вернулся спустя восемнадцать дней туда же, и никто его не узнал.
О самом Чикатило я вообще ничего не помню – только его смехотворную историю и обрывочные впечатления: очки, узел галстука, чисто выбритая щека, «дипломат» на траве у ног… Но о нем самом… ничего. Эта невидимость позволила ему убить пятьдесят три человека и едва не скрыться с места преступления с кровью на лице, хотя милиционер его остановил. Что же это за отвратительные монстры?
